История - нескончаемый спор

Эта традиция характеризуется склонностью к эмпиризму и большим скептицизмом по отношению к обобщениям («методологическим индивидуализмом»); такие ключевые для «анналистов» понятия, как «структура» (structure), «конъюнктура» (conjoncture) или «ментальность» (mentalité), чужды английским историкам и трудно переводимы в их систему понятий. Поэтому работы многих французских ученых оказались, как отмечает Бёрк, мало приемлемыми на Британских островах, а изысканность стиля Февра и кое-кого из его последователей приводила иных из его английских коллег «в неистовство», что довольно долго препятствовало появлению переводов книг историков Школы «Анналов» на английский язык. Первыми, кто воспринял исходившие из Парижа импульсы, были английские историки-марксисты Эрик Хобсбоум, Родни Хилтон, Эдвард Томпсон и другие видные специалисты[424].

Книга Бёрка невелика по объему, поэтому далеко не все существенные аспекты «Новой исторической науки» нашли в ней должное освещение; местами хотелось бы более пристального внимания автора к тем или иным историкам.

Тем не менее книга охватывает историю «Новой исторической науки» на всем ее протяжении. Бёрк рассматривает деятельность трех поколений французских историков-«анналистов»: первое представлено «отцами-основателями» «Анналов» Блоком и Февром; второе — Фернаном Броделем и стоявшими собственно вне Школы, но тем не менее связанными с ней такими несхожими учеными, как близкий к марксизму историк-экономист Эрнест Лабрусс и историк демографии и ментальностей Филипп Арьес, ученый весьма консервативных политических ориентаций, препятствовавших его включению в движение «Анналов»; третье поколение ныне активно работающих историков — Жорж Дюби, Франсуа Фюре, Жак Ле Гофф, Эмманюэль Леруа Ладюри, Пьер Шоню, Пьер Тубер, Жан Делюмо, Кристиана Клапиш-Зубер, Пьер Губер, Марк Ферро и многие другие.

В отличие от тех авторов, которые склонны к обобщенному взгляду на «Новую историческую науку», Бёрк не упускает из виду существенных различий между разными течениями и потому предпочитает говорить не о Школе «Анналов», а о «направлении» или «движении» «Анналов». Нужно отметить, что и сами «анналисты» отрицают правомерность определения «Школа», подчеркивая отсутствие у них общей методологии или приверженности каким-либо обязательным принципам; это определение гораздо чаще применяется наблюдателями со стороны. (Ниже я возвращусь к вопросу о том, возможно ли выявить такие принципы, общие для этого историографического направления.)

Бёрк намечает смену интересов и научных ориентаций, присущих разным фазам истории этого направления[425]: от экономической и интеллектуальной истории к «геоистории», исторической демографии и истории ментальностей, переросшей со временем в историческую антропологию. Эти общие тенденции даются им не в обезличенно обобщенном виде, а с большим вниманием к индивидуальным особенностям творчества отдельных историков. Бёрк показывает, как менялось это направление исторического знания по мере выдвижения им все новых проблем, что вело к мощному расширению «территории историка» и обогащению методики исследования.

В книге вкратце обрисованы непростые отношения между историей и социальными науками во Франции. Их взаимодействие, разумеется, в принципе плодотворно, но во времена Февра и в особенности Броделя школа заявляла о своих претензиях на главенство над социальными науками, что, прибавлю от себя, чревато опасностью утраты историческим знанием его специфических особенностей по сравнению с социологией и экономической наукой.

Эта опасность, на мой взгляд, отчасти реализовалась в творчестве Броделя с его экономическим материализмом и преобладанием «геоистории». Я не могу не солидаризоваться с критическими высказываниями Бёрка по адресу патриарха французской историографии. «Структуры» и «время чрезвычайно большой протяженности» (la longue durée), о которых писал этот лидер школы послефевровского периода, превращаются под его пером из инструментов научного анализа в самостоятельные сущности. В этом смысле показателен ответ Броделя на заданный ему Бёрком (в 1977 г.) вопрос о том, какова, собственно, проблема, стоящая в центре его прославленной монографии «Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II»: «Моя главная проблема, единственная проблема, которую мне нужно было решить, заключалась в том, чтобы показать, как разные времена движутся с разной скоростью» (с. 39)[426]. Но время представляет собой не более чем параметр движения реальных человеческих коллективов. Бродель же, несмотря на некоторые оговорки, по сути дела, был склонен к реификации понятий «структура», «конъюнктура», «время большой протяженности»[427].