История - нескончаемый спор

Существовала ли в те годы свобода научного творчества? Вопрос может показаться нелепым. Однако режим дряхлел, и вполне однозначно на этот вопрос не ответить. Кое-кому из моих друзей просто-напросто помешали опубликовать их работы. Но историков, которые подвергали собственные рукописи научной кастрации, опасаясь чьего-то неудовольствия, тоже немало, и им не пристало кивать на цензуру. Мы не знали пределов нашей научной свободы, не потому, конечно, что она была беспредельна, а по той очень простой причине, что даже и не пытались дойти до этих пределов. Что до меня, то я старался издавать свои книги, минуя институт, с тем чтобы не испытывать давления со стороны администрации и преданных ей коллег, которые наверняка стали бы «выкручивать» мне руки. (После выхода в свет «Проблем генезиса феодализма» один из моих сослуживцев и приятелей, руководствуясь лучшими чувствами, просил было меня «придумать несколько методологических ошибок», якобы содержавшихся в книге, и признаться в них на собрании, — тем самым я снял бы с себя «опалу»…) В издательстве же «Искусство», которое опубликовало все мои книги по истории средневековой культуры, я не встречал никаких препятствий. Но ведь я, как уже сказано, счастливчик! Например, в то время, когда в «Коммунисте» появился даниловский разнос историков-«структуралистов», в издательстве «Высшая школа» шли корректуры моей книги «Проблемы генезиса феодализма». Заведующий редакцией сделал все необходимое для того, чтобы, несмотря на столь неблагоприятные обстоятельства, книга все же появилась. И она вышла в 1970 г., не испорченная цензурной правкой. Заведующего же редакцией после «проработки» уволили. Я глубоко признателен и ему, и некоторым другим редакторам, буквально спасавшим мои рукописи.

Творческая свобода не была полностью подавлена, и степень ее проявления прежде всего зависела, как и во все времена, от ученого, от его характера и способности противостоять нажиму. С самого начала самостоятельной работы (после окончания университета) я более всего страшился влиться в «общий хор»; старался отстоять свою научную автономию, ибо только таким образом мыслимо найти собственный путь в науке.

Нападки не украшают жизнь, но они могут укрепить в исследователе стремление не идти на компромиссы, развить его сопротивляемость. Эти обстоятельства играют свою роль и в формировании его научных взглядов. Если некогда и существовала иллюзия автономии историка по отношению к миру, в котором он живет, иллюзия возможности ухода в прошлое, ныне она мертва. История, которую он изучает и пишет, и его собственная, экзистенциально переживаемая им история теснейшим образом переплетены. Поэтому в своем опыте самоанализа я не могу мысленно не возвращаться к той обстановке, в которой мы работали, — без ее учета и самый наш труд едва ли может быть правильно понят.

В университете я специализировался в области изучения социально-экономической истории средневекового Запада. В России с конца XIX столетия существовали две влиятельных школы медиевистики: одна сосредоточивалась на истории религии и церкви, другая — на аграрной истории. Первая из этих школ после революции прекратила свое существование, и ее представители подверглись гонениям как идеалисты и «клерикалы»; заниматься в новых политических и идеологических условиях историей католицизма было опасно и попросту невозможно; средневековую культуру оценивали в контрасте с Ренессансом.

Более благоприятные условия сложились для аграрных штудий, так как изучение истории крестьянства органически вливалось в теорию формаций. Поэтому продолжатели П.Г. Виноградова, Й.И. Кареева, И.В. Лучицкого, А.Н. Савина, М.М. Ковалевского, Д.М. Петрушевского могли работать в университетах и публиковать свои труды. Мои профессора приобщили меня к этой проблематике. Я начал свою работу в семинаре Неусыхина — великолепного педагога и скрупулезного исследователя источников — и продолжил ее под руководством Косминского. Косминский был силен не столько как педагог, сколько как первоклассный ученый; его книга об аграрной истории Англии XIII в. до сих пор остается одним из классических трудов в этой отрасли знания наряду с исследованиями Сибома, Мэтленда и Виноградова.

Подобно своим учителям мы изучали структуру крупного землевладения, формы крестьянской зависимости и ренты; под влиянием Неусыхина особое внимание уделялось проблеме феодального подчинения свободных общинников. Неусыхин исследовал эту проблему применительно к Франкскому королевству и Германии, ученики же перенесли его методы и на другие страны — от Италии и Венгрии до Англии и Скандинавии.