История - нескончаемый спор

Здесь нужно вспомнить, что еще в 1945 г. правительство почти втрое повысило профессорские оклады, превратив высшие категории научных работников в своего рода элиту. Осознание важности науки или, скорее, плата за покорность? Не будем гадать о причинах, последствия же не замедлили сказаться. Вскоре настал, как тогда невесело шутили, «год великого перелома»: в 1930 г. «середняк пошел в колхоз», после окончания войны «середняк попер в докторантуру». «Идеологически преданные» недоучки и люди с острыми локтями начали целеустремленно оттеснять ученых. «Лысенковщина» и «ждановщина» охватили все отрасли знания, от генетики до истории. Наука стала жить «по Дарвину»: борьба за выживание подчинила интеллектуальную жизнь законам джунглей. Гонители захватывали места гонимых. Профессорская интеллигенция была заменена агрессивными «выдвиженцами» с партбилетами, которые не стеснялись читать нотации своим старым учителям. С наукой было покончено так же, как и с прежними высокими стандартами университетского преподавания, сохранившимися несмотря на все политические репрессии 30-х годов.

Я был свидетелем этих омерзительных событий на историческом факультете МГУ и в Институте истории АН СССР. В результате «проработок», которым подверглись многие из наших учителей, доминирующие позиции в медиевистике перешли к «новым» людям. Теперь влияние было в руках историков типа Н.А. Сидоровой и А.И. Данилова. Нина Александровна Сидорова контролировала и сектор и кафедру, выполняя функции политического комиссара, оттеснив от руководства С.Д. Сказкина и Е.А. Косминского. Она специализировалась по истории средневековой культуры, отрасли медиевистики, которой у нас из страха перед идеологическими контролерами практически не занимались. Этот страх парализовал, в частности, такого знатока средневекового католицизма, как Сказкин. Единственная книга Сидоровой об Абеляре и ранней городской культуре во Франции заслужила только одного — забвения.

Я далек от того, чтобы не видеть в Нине Александровне положительных человеческих черт. Напротив, справедливости ради я хочу признать, что незадолго до своей преждевременной кончины она способствовала защите мною докторской диссертации, и я ей благодарен. Помогала она и другим. Но ведь речь не о личных качествах и симпатиях, а о главном, и в целом, нужно признать, ее роль в нашей исторической науке была безусловно зловещей.

Я вообще не сочувствую тенденции квалифицировать «героев» того времени как людей «неоднозначных». Существует все-таки грань, и грань четкая, между добром и злом, или ее нет?!

Весьма показательна в этом плане фигура Александра Ивановича Данилова, ученика проф. Неусыхина. Он был способным и образованным медиевистом. Но на что он потратил свои способности и, главное, какую научную стезю избрал? Данилов специализировался на «критике буржуазной историографии», чрезвычайно у нас распространенном до самого недавнего времени жанре, «беспроигрышном» в том смысле, что авторы подобных сочинений выступали в роли суровых судей над другими историками, не обременяя себя самостоятельным исследованием источников (хотя в отдельных историографических работах Данилова поначалу присутствовала и научная аргументация). «Критика» эта сводилась к выяснению «порочности» методологии зарубежных ученых. Сперва объектом его критических штудий явились немецкие историки XIX и XX вв., затем он опубликовал в сборнике «Средние века» идеологический «разнос» взглядов Д.М. Петрушевского. Это было особенно подло, если принять во внимание, что покойный выдающийся медиевист был учителем его учителя.

(Что до меня, то одна из первых работ по медиевистике, которую я прочитал, были «Очерки из истории средневекового общества и государства» Петрушевского, и мне по сей день памятно неизгладимое впечатление, оставленное этой книгой. Через такие обобщающие труды и нужно приобщать молодых историков к их профессии. Поэтому статья Данилова о Петрушевском побудила меня на робкое возражение на страницах «Вопросов истории».)