— Нет, и не потому, что мало искали. Эдвард Марри настаивал на том, чтобы снести беседку… но дядя Арчибальд и слышать об этом не желал… потому что он построил ее для своей молодой жены. Братья поссорились из-за этого и больше никогда не были добрыми друзьями. Нет никого в нашей родне, кто не уделил бы когда-нибудь хоть немного времени поискам этого бриллианта. Большинство думает, что он лежит где-то за пределами беседки, в цветах или кустах. Но я-то знаю, что это не так. Я знаю, что бриллиант Мириам Марри до сих пор где-то в самой беседке. В лунные ночи, Эмили, я вижу, как он сияет… сияет и манит… но никогда не остается на одном и том же месте… Ты подходишь к нему… а он уже исчез, и ты видишь, как он смеется над тобой откуда-нибудь еще.
И снова появилось что-то пугающее не то в голосе, не то в глазах кузена Джимми, отчего у Эмили побежали мурашки по спине. Но ей нравилось, что он говорил с ней так, словно она была взрослой; ей нравились эти прекрасные места; и, несмотря на тоску по отцу и по домику в низине — тоску, которая постоянно преследовала ее и причиняла ей по ночам такую боль, что ее подушка была мокрой от тайных слез, она начинала опять немного радоваться прекрасному закату, и птичьим песням, и ранним хрустально-белым звездам, и лунным ночам, и поющим ветрам. Она знала, что жизнь здесь будет чудесной… чудесной и интересной… с этой увитой плющом летней кухней, со старой молочней, уставленной большими чанами, с прелестной дорожкой, ведущей к озеру, с солнечными часами, с Потерянным Бриллиантом, с Разочарованным Домом, и с людьми, которые не верят
Глава 8
Испытание огнем
На следующее утро тетя Элизабет отвезла Эмили в школу. На взгляд тети Лоры, поскольку каникулы должны были начаться уже через месяц, Эмили не стоило приступать к учебе раньше осени. Но тетя Элизабет еще не привыкла к маленькой племяннице, бегающей по Молодому Месяцу и неутомимо вмешивающейся во все, что происходит вокруг, а потому она была решительно настроена как можно скорее отправить Эмили в школу, чтобы девочка не путалась под ногами. Сама Эмили, неизменно жаждущая новых впечатлений, ничуть не возражала, но все же всю дорогу до школы кипела негодованием: тетя Элизабет достала откуда-то с чердака ужасный полотняный передник и столь же ужасную полотняную шляпу и заставила Эмили надеть их. Передник был длинным и мешковатым, с высоким воротником… и
— Это один из передников твоей мамы, Эмили; она носила его, когда была маленькой, — довольно сентиментально сказала тетя Лора в виде утешения.
— Тогда, — сказала Эмили, неутешенная и несентиментальная, — я не удивляюсь, что она убежала с папой, когда выросла.
Тетя Элизабет кончила застегивать передник на спине Эмили и не слишком мягко оттолкнула ее от себя.
— Надень шляпу, — приказала она.
— О, пожалуйста, тетя Элизабет, не заставляйте меня надевать эту отвратительную шляпу!
Тетя Элизабет, не тратя лишних слов, взяла шляпу, надела на голову Эмили и завязала ленты под ее подбородком. Эмили пришлось уступить. Но из глубин широкополой шляпы донесся голос — вызывающий, хоть и немного дрожащий:
— Все равно, тетя Элизабет,
Тетя Элизабет была слишком сердита всю дорогу до школы, чтобы проронить хоть слово. Она представила Эмили учительнице, мисс Браунелл, и сразу уехала. Школьники уже сидели за партами, так что Эмили повесила свою шляпу на гвоздь в передней и села за парту, которую указала ей мисс Браунелл. Она уже пришла к выводу, что мисс Браунелл ей не нравится и никогда не понравится.
Мисс Браунелл пользовалась в Блэр-Уотер репутацией прекрасной учительницы — главным образом благодаря своей строгости и умению поддерживать в классе безупречный «порядок». Это была худая особа среднего возраста с бесцветным лицом, выступающими вперед зубами, которые были особенно заметны, когда она смеялась, и холодными, внимательными глазами — даже еще более холодными, чем у тети Рут. Эмили чувствовала, что эти цвета серого агата, беспощадные глаза пронзают ее насквозь, до самой глубины ее чувствительной души. Эмили могла при случае проявить немалую храбрость, но в присутствии натуры, которая, как она инстинктивно чувствовала, враждебна ее натуре, сразу ушла в себя, испытывая скорее отвращение, чем страх.