Истоки

Гости, вероятно, разошлись бы раньше, если б не явился еще доктор Мольнар.

Он пришел, когда его уже перестали ждать. На упреки хозяйки, госпожи Зуевской, он извинился, сославшись на своих больных. Обрадовался, увидев Томана:

— Что вы тут делаете?

— Что он делает? — добродушно захохотал Мартьянов. — Революцию! Свободу хотят по вашему образцу…

Томану стало жарко. Но доктор понял его положение и успокоил:

— А вы не обращайте внимания…

И тут же, противореча собственным словам, он в упор взглянул на Томана и прибавил загадочно:

— Среди маленьких порабощенных людей всегда находятся фанатики. Фанатизм проснувшихся рабов приводит ко многим глупостям…

Обойдя всех гостей, Мольнар вернулся к Томану:

— Я вам испортил вечер? Покорно прошу прощенья. Строго говоря, настоящий, хороший врач лишен национального чувства. А может быть — и других каких-нибудь ваших нравственных принципов.

Томан молчал; он хотел одного — чтоб Мольнар поскорее оставил его.

— Да не хмурьтесь вы так, — сказал тот, нарочно подсаживаясь к Томану. — Я же вот на вас не сержусь. А ведь знаю довольно точно все, что предпринимают чехи против нас. По моему мнению, каждый, конечно, имеет право выбирать государственную форму — какую может и какая ему нравится. То есть — одну из этих отлично организованных разбойничьих шаек и потом разбойничать с ней, геройскую славу добывать. Однако я думаю, что надо быть крайне осторожным при выборе и не лезть раньше времени в ту шайку, которую как раз бьют. Я сам из осторожности еще не знаю, к какой примкнуть. Знаю только, что сделать это придется. Вне этого жить нельзя.

Засмеявшись, Мольнар продолжал:

— Вас я люблю и потому советую — не будьте мятежником, если хотите добиться какого-то успеха в сей единственно возможной жизни. Держитесь любой законной власти. Маски, правда, могут меняться, добром или поневоле, но всегда побеждает власть! Лучшая власть! То есть — лучшая полиция. Полиция — вот наука всех наук.

Богородица и воспитательница детей божьих. Она нас, дикарей, учит свободе воли. Диких коней превращает в свободных, цивилизованных, ломовых лошадок…

Мольнар внезапно взглянул на Томана и встал со словами:

— А нервы у вас — никуда…

И отошел.

Оставшись один, Томан почувствовал необычайный упадок духа. Чтоб ускользнуть от госпожи Галецкой, он пересел к столу, за которым дело шло к открытой ссоре.

Спор начался с того, что комендант полковник Гельберг объявил войну единственно естественной и правомерной революцией в истории человечества.

Агроном Зуевский энергично возразил; Гриша Палушин, из рвения перед полковником, демонстративно поднял тост:

— Да здравствует война!

Ширяев поддержал Зуевского; с двусмысленной серьезностью он вскричал:

— Да здравствует война, святая революция его величества царя! Родительница всех грешных революций!

— Эй, Коля, — заметил Мартьянов, — ты такими словами не шути. Не всякий ведь примет твои слова за глупую выходку безбородого юнца. Помни — ни один закон природы нельзя преступить безнаказно!

— Даже голод, — с невинным безразличием ответил Ширяев. — Согласен с вами, Сергей Иванович.

— Да! — воскликнул Мартьянов. — Коль не будет закона голода — заживо сгниешь со всем твоим народом! Голод для человека — это как нефть для мотора!

Ширяев, на которого вдруг, без какой-либо причины, ополчилось все общество, ответил еще небрежнее:

— Прошу прощенья, но я только… о том… в общем, нефть-то дешевая…

— Дешевая! — крикнул ему Мартьянов. — Почему же тогда выгодно покупать машины? Ты знаешь только свои лживые запрещенные книжки, торчишь на одном месте… А я знаю настоящую жизнь, я работаю… и с успехом! Я, а не ты, уважаю прогресс. Я, а не ты, ввожу прогресс в жизнь, в дело. Конечно, тот прогресс, который нужен жизни! Что такое машина да вонючая нефть без нас, вскармливающих прогресс? Без нас! Да! Кем бог сотворил каждого из нас, своих рабов, тем и должен раб божий быть всем своим существом! И это — закон, который не преступишь безнаказно. Учили вас этому? Нет — значит, плохо учили. Голодом должен кто-то управлять, как нефтью, чтоб от него всходила культура, цивилизация и благоденствие, а не распад, не бесчинства черни. Управление голодом — как давлением пара… вот искусство! Это искусство управляет государствами и ведет их к расцвету. Ты, может, станешь со временем инженером… бумажным! А я — настоящий… для жизни!..

На губах Зуевского, избегавшего спорить с гостями, все время кривилась улыбочка. Его секретарша Соня не спускала с него глаз, будто именно от него ждала решающего слова. А он только с притворным спокойствием поглаживал свои черные с проседью волосы. Жена его, о которой доктор Трофимов говорил, что у нее тяжелый характер, заметив опасность, принялась с утомленным безразличием, но упорно и громко предлагать всем свежего, чаю; видно было, что ее напор направлен на тонкое сплетение мыслей мужа, которые следовало удержать в узде.

И в самом деле — сквозь тяжелые волны ее голоса пробилась лишь первая вежливая фраза Зуевского: