Истоки

Госпожа Галецкая была уже готова. Галецкий не выходил, да, впрочем, Томан и рад был этому. Госпожа Галецкая, если только находилась в добром расположении духа, как сегодня, умела говорить одна. Томан лишь изредка поддакивал, с неуклюжей вежливостью величая ее «мадам» или «мадам Галецкая». В конце концов она запротестовала, шутливо упрекнув Томана в забывчивости и напомнив свое имя:

— Надежда Борисовна, Осип Францевич! Надежда Борясовна. Совершенно достаточно, если вы запомните два этих русских слова.

На главной улице их остановил полицейский, потребовал документы у Томана. Госпожа Галецкая струхнула, а потом без конца смеялась над этим «инцидентом» и над «глупостью русских полицейских». Она показала ему издали дом, где жила секретарша Зуевского Соня. Томан, лишь бы сказать что-нибудь, спросил о родителях Сони.

— Вот настоящий немец! — дразнила его за это госпожа Галецкая. — Первым долгом интересуется родителями Гретхен… Вам еще не сказали, что Соня — сирота? Что ж, ладно. Отец ее, к вашему сведению, давно умер, а мать… Тут я должна просить вас — о матери вы ее никогда не спрашивайте. Понимаете, да?

— Но почему?

Госпожа Галецкая приложила пальчик к алым губкам.

— Я же вас просила не спрашивать!

Сони они не застали дома. Какая-то женщина у дверей направила их к соседнему дому, к Палушиной.

Соня помогала вдове собирать на фронт ее сына Гришу.

Казалось, Соня не ожидала посещения. Старая вдова, особенно сильно страдавшая сегодня от ревматизма, не вставала с кресел. Она только вытерла слезы и пригласила гостей присесть. Прапорщик Палушин, уезжавший вечером, бродил по родному дому с пустыми руками: в душе его уже все было прибрано перед разлукой. Несмотря на это, старая дама, узнав, зачем пришли гости, искренне тронутая, сама предложила Соне и Грише:

— Идите, детки, идите! Иди, сыночек, помолись богу… А я… — тут голос ее сорвался, — я побуду… дома…

Палушин притворялся мужественным, бесчувственным к материнским слезам.

— Пойдемте, — сказал он. — Потому что дожидаться вечера под бабье хныканье — хуже чем сидеть в окопах.

Он и к Томану обращался с раздраженной неприязнью.

— Буду рад очутиться на фронте! — заявил он ему с нескрываемой язвительностью. — И больше уж ни одного австрияка живым в плен не возьму!

Госпожа Галецкая обиделась за Томана.

— Батюшки, Гриша-то какой у нас кровожадный стал! Видно, ревнует!

Но тогда мать вступилась за сына:

— Нет, Надежда Борисовна! Гришенька вовсе не кровожаден! Никогда он таким не был, и сейчас не такой. Надо же понимать шутку. Мой Гришенька… — От волнения у нее пресеклось дыхание. — Ах, боже мой! Гришенька — доброе сердце, честная душа… Кому же лучше знать, как не… матери!

Она примирительно посмотрела на Томана:

— Вот и господин, я думаю, рад был выбраться из этой проклятой войны. Смотрю на него — в глазах у него человечность… Попинает ли он то счастье, что уже не причинит горя ни своей матери, ни русскому материнскому сердцу!

Старая дама заплакала и, пока ждали Соню, ушедшую домой переодеться, подробно расспрашивала Томана о его «австрийской матери» и обо всем, что было близко сердцу Томана в его далекой стране.

Позже, прощаясь, она задержала в своей руке руку Томана и проговорила:

— Дайте же я пожму вашу вражескую руку! Прости мне грех, господи! — Она задохнулась от волнения. — Но завидую я вашей матушке! Передайте ей поклон от меня, незнакомой. Пишите ей, милый мой, пишите ей. Пишите часто и берегите себя для нее — за все ее материнские муки!

Палушин в раздражении выбежал на улицу.

— Моя мать, — жестоко сказал он, — обожает сентиментальничать. Придется вам к этому привыкнуть.

Соня, с которой Томан и сегодня не успел переговорить, потому что взгляд ее неизменно скользил мимо, торопливо пошла вперед. Палушин догнал ее.

Госпоже Галецкой пришло в голову заглянуть еще к Коле Ширяеву, и Томан не решился возразить. Он узнал, что Ширяев — студент, был ранен в Галиции в первый же год войны и теперь, из-за военных условий, не может закончить образование.

Ширяева они увидели за покосившимся забором, за которым разлилась бездонная лужа грязи. Ширяев колол дрова. Он повернул к ним раскрасневшееся лицо. Зеленая гимнастерка липла к потной шее. Он весело отозвался на зов госпожи Галецкой, но отказался бросить свою работу.

— Вот как! — смеялся он. — Кружок социалистов и революционеров собрался самого бога в социализм обратить!.. Ну, я занят более полезным делом. Тем более, — тут он галантно поклонился Галецкой, — что в церкви нельзя ухаживать за дамами…

Тем временем Соня с Палушиным ушли далеко вперед. Госпожа Галецкая. уже несколько утомленная неразговорчивостью Томана, окликнула их. Палушин остановился; Соня, не оглядываясь, пошла дальше.

— И пусть бежит! — строптиво, с обидой буркнул Палушин. — Ей, видите ли, стыдно… идти с офицерами! Так учит ее уважаемый начальник…

— Где же вы видите офицера? — засмеялась Галецкая. — Прапорщик! Прапорщик — не офицер!

Соню они догнали у самой паперти.