Истоки

Первым долгом Мартьянов осмотрел все, что было сделано в поместье за лето. Он обходил хозяйство с Гансом и одобрял все его рекомендации. Только раз — когда Мартьянов уже позволил было немцу съездить на склад в земской управе за новой шестеренкой для привода, — он отменил свое распоряжение, вспомнив о Томане и о том, что он сам ему передавал, и решил послать в город чеха.

Ох, как не хотелось Томану уезжать из этого тихого уголка! Но он не осмелился возражать и притворился даже благодарным, когда Мартьянов, вдобавок к распоряжению насчет города, пригласил его с собой к Зуевским. Сомнения Томана он успокоил самонадеянным:

— Мой гость будет и его гостем.

Однако стоило экипажу, увозившему в город Мартьяновых с Томаном, выехать на широкую дорогу — всякое неудовольствие, всякая лень слетели с Томана, как пыль, сметенная ветром. Земля разлилась вокруг спокойной гладью, на которой все предметы надежно укрыты собственной незначительностью, и тягостное недовольство в душе Томана сменилось твердой и радостной решимостью. Он даже ощутил нетерпение. Ему вдруг стало приятно оттого, что он увидится с товарищами, что проведет вечер в русском обществе, — и язык его развязался.

Всю дорогу он занимал Мартьяновых разговором о планах, нарушенных его отъездом из лагеря. Он хвастал даже своей важной ролью в жизни пленных и в доказательство вытащил письмо Фишера. Он старался сделать понятной для Мартьяновых будущую должность Петраша, назвав его секретарем, ловко ввернув при этом, что предвидит немало затруднений оттого, что не будет иметь своего секретаря при себе. И товарищи-де поручили ему добиться вольного положения и для секретаря.

Мартьянов зевал. На пробные шары Томана он проворчал только:

— У Зуевских увидите кое-кого… там и поговорите.

Потом мукомол отшутился:

— Организация — дело противозаконное! Вы ведь пленные! Кто вас знает, куда сердце потянет… К своим, конечно!

По широкой песчаной дороге стали обгонять стадо коров, которое, казалось, плыло, несомое огромным облаком пыли; потом проехали широко раскинувшуюся деревню — всю из бревен, прутьев и соломы, похожую на растрепанное, слепленное из глины гнездо.

За деревней снова открылся распахнутый настежь мир.

Томан, поглядывая на стадо, на деревню, на распахнутый мир, заговорил о богатстве России. Он не скупился на восторженные выражения, и Мартьянову от этого показалось, будто под его тяжестью накренился экипаж.

До места добрались перед полуднем; после долгой отлучки Томан открывал для себя город как новый.

Мартьянов заставил его отобедать у себя, но, едва встав из-за стола, Томан побежал в лагерь.

Солдат у караульной будки, узнав его, от неожиданности даже взял под козырек. На Томана все оглядывались. Сейчас же примчались кадеты.

Им хотелось сразу все услышать, все рассказать, хотелось удержать Томана на весь вечер, немедленно созвать выборное собрание…

Томан светился спокойствием. Он сообщил им, удивленным, что на сегодняшний вечер у него есть важное дело. Тут он как бы между прочим ввернул, что приглашен в один из самых видных домов в городе, уронил намек на «передовых, влиятельных людей», на то, что собирается «позондировать почву» в отношении Петраша и так далее; кадеты попритихли. С этой минуты они больше говорили о Томане, чем о себе, робко расспрашивая о сегодняшнем вечере, значительность которого сделалась им совершенно ясна, несмотря на небрежный тон Томана. Они поняли: Томан занят серьезными делами, потому и скуп на слова, он спешит, а их собрание может состояться и завтра.

— Ладно! — радовались кадеты. — После сегодняшнего собрание получится еще удачнее!

И обещали:

— Уж мы все приготовим как следует!

К Мартьяновым Томан возвратился, ясно представляя свою задачу на вечер, — она вдохновляла его и занимала все его помыслы, словно была частью давно задуманного плана. Ему не терпелось поскорее осуществить ее. Но Елизавета Васильевна собиралась долго, и в ожидании ее Томан развлекал Мартьянова, поверяя ему свои планы.

Мартьянов слушал нетерпеливо и рассеянно отшучивался:

— Хотел бы я знать, кто же или что угнетает вас, господа офицеры? Русский плен? Допустим — но это, пожалуй, довольно легкое ярмо, коли вы можете устраивать политические сборища и заводить политические организации! Лиза! — окликнул он жену через закрытую дверь. — Слышь, Лиза! Франц Осипович ждет! — И снова повернулся к Томану: — Вот где угнетение-то…

Когда Елизавета Васильевна вышла наконец, одетая для вечера. Мартьянов сказал ей:

— Ну вот, Лизанька, а мы с Францем Осиповичем успели перебрать всю чешскую политику!

Дом Зуевских был недалеко — в первом переулке за земской управой. Когда подошли к нему — уже в темноте, — Томана вдруг охватило волнение.

Зуевский вышел встретить их в переднюю — у агронома был такой элегантный вид, такие благовоспитанные манеры, каких Томан никогда бы не предположил у него.

— А я к вам гостя веду, Михаил Григорьевич! — с развязной бодростью, еще в дверях, возгласил Мартьянов, резко отличавшийся своими манерами от Зуевского. — Гостя незваного, нежданного, заграничного!