Испытание весной

Но о совмещении этих никак не связанных между собой явлений даже старики ничего не слыхали! Призрак — он на то и призрак, что даже сухой листик сдвинуть не может. А «дикая магия» — на то и дикая, что проявления ее бессмысленны и бестолковы. Но где это видано, чтобы дождь проявлял в воздухе бесплотную фигуру? Чтобы бутыль с вином не просто разбивалась о стену, а запрокидывалась и опустошалась, как будто из нее пьет кто-то? Что тайник с контрабандным серебром и оружием разоряют не пограничники, а бесплотные духи?! Да как разоряют — подчистую унося все до последней монетки!

— Так и плыло по воздуху? — переспросил Никодес.

Знакомый контрабандист, более охотно отзывавшийся на кличку «Медведь», чем на собственное имя, усиленно закивал и уточнил:

— И тайник вскрыт по уму, как будто проследили, как я его запечатывал. Не-ет, если это была дикая магия, то я — губернатор! Призраки это! Их-то не видать, вот и кажется, что само.

— И зачем призракам твое оружие?

— Чтоб я еще знал! И зачем, и как взять сумели! Эх, упокоить бы тех призраков к бесам собачьим, да где ж нынче мага-то найдешь.

Никодес покивал сочувственно и предложил Дастину и Медведю прогуляться втроем по следам странных «призраков», оставив коней и отряд отдохнуть в деревушке. След, кстати, те оставляли вполне материальный, хоть и незаметный для человека городского. Однако и Дастин с Никодесом, и уж тем более потомственный контрабандист Медведь видели смятый чьей-то тяжелой, вполне материальной поступью опад, комочки гряди там, где их быть не должно, и прочие очень даже подозрительные признаки. И если Медведь, из магов встречавший разве что лекарей и погодников, еще мог верить в потустороннее происхождение этих следов, то офицеры фор Виттенц и ди Ланцэ просто обязаны были проверить.

Идти по следу оказалось легко: «призрак» выбирал путь поудобнее, обходя ненадежные осыпи и буреломы и слишком крутые склоны. А уж когда заметили на камнях чуть ниже тропы совсем недавно разбитую бутылку, ярко сверкавшую свежими острыми изломами…

Медведь спустился, поднял осколок, понюхал. Буркнул:

— Наша бражка. Малиновая. Братова сноха такую гонит.

— А что, у той братовой снохи призраки на днях погреб не обнесли случаем?

— Кто ж знает, — гоготнул Медведь. — Она-то ругалась, только не на призраков, а на брата со свекром.

— Интересные призраки, — задумчиво заметил Дастин, — и ведь других деревень поблизости нет?

— Была когда-то, — Медведь почесал в затылке, — чуть не сто лет тому, как сель ее снес. Только усадьба графская осталась, и та — одни стены. Ну, то есть, говорят так, сам не видел.

— А что за граф? — Никодес, признаться, не помнил, кто из благородных семей владеет землями в этом краю.

— Да бесы его знают, вроде там тоже все погибли. Выморочная земля. Туда и наши-то не ходят. Деды говорили, нехорошо там стало после селя, а позже, если кто и ходил проверить, так ничего не рассказывал.

— Что «усадьба — одни стены», кто-то же рассказал, — рассудительно возразил Дастин. — Что я тебе, Медведь, скажу, лопух ты, а не медведь. В таких вот заброшенных местах с дурной славой как раз тайники и устраивать. Или вражеские базы, если дело к войне. Вот что, господа, давайте-ка соблюдать тишину и обходить открытые места. Не нравятся мне собственные выводы.

Дальше они шли в стороне от тропы, пусть и тропой прежний путь назвать можно было весьма условно. Но все же там было бы легче — и любой, привыкший к этим местам, наверняка там и ходил, а наткнуться на врага они не хотели.

— Наша задача — разведка, тихая разведка, — свистящим шепотом напомнил Никодес. — Если встретим одиночку — захватываем. Но никакого геройства!

— Непривычно слышать такое от тебя, — подначил Дастин.

Никодес даже не ответил. Чего уж, самому было непривычно, в крови зудело желание доброй драки. Если база — так ворваться на ту базу и разобраться, чтоб и впрямь одни стены остались! Но взвешивать риски он все же умел и твердо знал, что незаметно захваченный пленник сейчас будет куда полезней шумной драки с сомнительным итогом.

Им ли привалила удача, или у противника случился особенно несчастливый день, но искомый одиночка и впрямь попался навстречу, и четверти часа не прошло. Вовремя они спрятались! Молодой парень, почти мальчишка, брел по тропе, размазывая по лицу кровавые сопли и хрипло, в голос, ругаясь. То есть это сам он, наверное, полагал, что ругается, на деле же его бормотание куда больше напоминало пьяные жалобы.

Никодес прислушался, но за шумом дождя и порывами ветра до них долетали лишь отдельные слова. Хотя и по ним можно было сделать кое-какие выводы. «В гробу видал», «жрите сами», «они думают, я не…» — типичный набор много о себе мнящего неудачника, да еще, похоже, получившего хороших люлей от добрых людей. Никодес пропустил бы парня мимо, даже отодвинулся бы брезгливо, вот только бормотал тот на чистейшем, без следа акцента, одарском.