Испытание. По зову сердца

— Тише ты! Кругом люди, — прошипел Петр Степанович. И, зажав ей ладонью рот, усадил на топчан. А мысль молниеносно работала, как бы не допустить скандала. Это обязательно дойдет до командующего, и тогда ему комдивом не бывать. — Ну чего разошлась? Чего? Разве для этого в такую даль тащилась? Ну что хорошего? Ну подеремся, поругаемся, народ соберем, и тебя в один момент за пределы дивизии выставят, а меня в должности комдива не утвердят, да еще с собачьей аттестацией на прежнюю должность отправят. Да отправят ли? Чего доброго — замкомполка пошлют, а то, чего доброго, в другую часть отправят...

— Отпусти. Дышать трудно. — Галина скребла зубами его ладонь. — Брось туману напускать. Если я только расскажу, как ты по-хамски аттестат отнял, то меня не тронут и никуда не отправят, а вот тебя-то потрясут и допытаются, кто такая Ириша? Да не меня, а ее турнут с фронта.

— Эх, Галя, Галя, и дуреха же ты. Заладила одно «аттестат, аттестат». А ты не знаешь, что раз меня перевели в другую дивизию, то прежняя финчасть была обязана отозвать свой аттестат. И теперь наша финчасть обменяет его на свой и сразу же его вышлет тебе. Вот как, — хитрил Карпов. — А ты, не разобравшись, с бухты-барахты, по-бабьи, раз и прикатила. Я, конечно, нескончаемо рад твоему приезду, наконец-то мы вместе, — он нежно гладил ее по волосам и щеке и потянулся ее поцеловать, но Галина оттолкнула его.

— Отстань. Иди к своей Ирише.

— Брось злиться. Давай лучше сядем рядком да поговорим ладком. — Петр Семенович продолжал гладить ее волосы. — Что Ириша? Теперь с Иришей все! — И Карпов потянул руку жены к губам. — Прости! С кем, дорогая, на фронте греха не бывает.

Где-то невдалеке с сухим треском разорвались снаряды. Карпова вздрогнула и прижалась к мужу.

— Вот видишь, в каком аду мы живем. Все время на грани между жизнью и смертью... Так стоит ли нас за это казнить... Не казнить, а жалеть надо! — И, зажав в своих объятиях, мило улыбаясь, жарко поцеловал Галину в губы. — Так что смени, пожалуйста, гнев на милость, и давай сядем за стол и выпьем мировую.

Галина Степановна хотя и слабо, но все же упиралась. Тогда Карпов подхватил ее на руки и закрутился, как бывало.

— Ну что? Все? Или еще злишься?

— Не только злюсь, но и побить готова.

— Ах так? — И Карпов снова стал вместе с ней крутиться.

— Петя, не надо. Закружил, аж голова кругом пошла.

Петр Семенович опустил ее на постель и безудержно стал ее целовать — в губы, в глаза, в шею.

Теперь она не сопротивлялась, лишь, глядя большими глазами в упор, спрашивала:

— Скажи, ты на самом деле меня любишь?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

На берегу Вержи наполовину сохранилась деревушка. Правда, уцелевшие дома были основательно побиты, но все же в них было лучше, чем в землянках. И все мало-мальски целые избы были заняты вернувшимися крестьянами. В одной такой избе, у стариков, Железнов и Валентинова устроили Юру и Дусю. Недалеко, через три пепелища от этого дома, саперы для жены комдива на скорую руку приспособили обескрышенную, без окон и дверей осиротевшую избушку: залатали, побелили, вместо крыши установили лагерную палатку. А дальше командир медсанбата сделал все, чтобы в ней можно было по-человечески разместиться. И убогая развалюшка заблестела чистотой и фронтовым убранством: стол застлан чистой простыней, скамейки, промытые голиком с песком, блестят чистотой. У стены за печкой на широких полатях устроена постель. У дверей около печки — рукомойник с чистыми полотенцами, а с другой стороны дверей, в углу, два ящика. В одном из них — посуда, а в другом — продукты и хлеб.

И вот под музыку артиллерийской канонады Зубарев и ввел в эту хоромину Нину Николаевну. Не успел он еще поставить вещи, чтобы по телефону доложить комдиву о прибытии, как в избу вбежали Юра и Дуся. Еще в дверях, выкрикивая: «Мама! Мамочка!» — Юра бросился матери на шею, и мать, обхватив его, целовала и дрогнувшим голосом причитала:

— Юрочка, дорогой мой, сынок мой ненаглядный... — Посадив его на скамейку и прижав к себе Дусю, опустилась перед ним и на колени. — Ну, как ты? Здоров? Не ранен?..

Юра, чтоб не волновать мать, ответил:

— Нет, не ранен.

Но тут встряла Дуся:

— Нет, тетя Нина, он соврал.

— Ну, ты!.. — прикрикнул на нее Юра. Но было уже поздно.

— Ранен? — Нина Николаевна испуганно смотрела на Дусю. Та поддакнула кивком головы. — Как? Куда? — Нина Николаевна провела руками по его голове, рукам и, рассматривая его пальцы, спросила: — Где?

— Да пустяки, — ответил Юра. — Так, немного по ребрам задело.

Нина Николаевна задрала подол его рубахи и ужаснулась рубцу, перехватившему все ребра. — Как же это так, сынок?

Юра опустил рубаху и повел свой рассказ о последней схватке партизан с гитлеровцами в лесу.

— Генерал на проводе. — Коротков протянул трубку Железновой. — Только плохо слышно, бой заглушает.

Нина Николаевна взяла трубку:

— Яша! Здравствуй! Я уже у тебя, дорогой. Около меня Юрочка и Дуся. Он, оказывается, ранен, а ты ничего мне не писал, как же так?.. Что? Хорошо, будем тебя ждать, — и положила трубку.