Испытание. По зову сердца

— Ничего, Иван Кузьмич, странного нет. Просто-напросто мы разные по характеру люди. Вы во всякой неудаче видите преступление и готовы всех причастных к этому людей сейчас же снять с постов, разжаловать и, говоря вашим языком, «головы порубать»... Я же, прежде чем обвинить, стремлюсь во всем разобраться. Война — ведь это не простое сложение предметов, и чья куча больше, та и победит. А война — это явление социальное, а ведение ее — искусство. И успех, как и неудачи, зависит не только от полководцев, но и от многих непредвиденных факторов. Вспомните нашу неудачу зимой в ржевско-вяземской операции. В чем причины нашей трагедии? Может быть, виновато высшее командование? Плохо продумало и разработало операцию? Нет. Операция была задумана и разработана правильно: сходящимися ударами нашего и Калининского фронтов с юга и с севера откусывалась вся ржевско-вяземская группировка, нацеленная Гитлером на Москву. Может быть, войска действовали нерешительно? Нет. Несмотря на суровые морозы, пургу, метель, на полную оторванность от основных сил и баз фронта, мы, а с нами и партизаны, дрались самоотверженно даже тогда, когда основательно иссякли силами. И вспомните, как мы воспрянули духом, когда 30 января нам сообщили, что высадилась воздушнодесантная бригада полковника Онуфриева, заняла Озеречню и вплотную подошла к железной дороге Москва — Минск, а с севера им навстречу прорвался и захватил Гологелово и Чепчугово конный корпус генерала Тимофеева и взял под обстрел Минскую автомагистраль и как тогда дружно двинулись на штурм Вязьмы?

Добров ответил:

— И все рухнуло.

— Да, рухнуло. А почему?

— Не хватило сил. К этому времени мы основательно выдохлись.

— Вот вам, Иван Кузьмич, один фактор. — Железнов загнул палец. — Противник оказался сильнее нас. Еще что?

Добров молчал.

— Еще то, что боевой дух немецкого солдата окончательно не был сломлен. А мы с вами-то на эту их слабость духа рассчитывали. И основательно переоценили свои силы. Вот вам, дорогой буденовец, еще один фактор. Если дальше продолжать рассуждать, то, наверное, найдем еще несколько существенных факторов, повлиявших на печальный исход этой операции. А каково было наше настроение даже в самое тяжелое время? Драться до последнего патрона, до последней капли крови. И ни у кого тогда не было мысли роптать на высшее командование. И сейчас надо не ломать голову над тем, кто виноват, а думать о том, как бы нам на своем участке помочь Сталинградскому и Кавказскому фронтам отстоять Сталинград и Кавказ, а затем ринуться в наступление и разгромить врага.

— Чем же вы собираетесь помочь, когда сама дивизия на ладан дышит. Не наступать ли? — Добров саркастически поджал губы.

— Если понадобится, то и наступать! Вот так-то! — твердо сказал Железнов и, дружелюбно положив руки на плечи Доброва, усадил его за стол. — Давайте завтракать, а то совсем замерзнет, — и тут же, наполнив стаканчики водкой, произнес: — Долой сомнения! Да здравствует вера в победу!

Не успели они закончить завтрак, как пропищал зуммер.

Железнов взял трубку.

На проводе был начальник отделения кадров капитан Сергиевский.

— У меня находится генерал Алексашин, — докладывал капитан, — он очень хочет вас видеть.

Полагая, что Алексашин опять будет отбирать кандидатов на выдвижение, — а Яков Иванович достойных придерживал для выдвижения в дивизии, — он, прикрыв микрофон ладонью, стал тихо наставлять Сергиевского:

— Вы не очень-то расхваливайте офицеров. А то он сразу таких на заметку. Поняли? Вот так и действуйте.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Через полчаса Железнов принимал генерала Алексашина в своей землянке. Они сидели за дощатым столом друг против друга.

— Я к вам, Яков Иванович, с особой миссией, — начал Алексашин. — Высшее командование пожелало побеседовать с людьми передовой. Для этого нужен от вас один самый лучший командир роты. Прошу вас назвать кандидата.

— Интересно. Это что-то новое, — и Яков Иванович задумался, перебирая в памяти всех примечательных командиров рот. — По-моему, самым подходящим будет лейтенант Николай Кочетов.

— Кочетов? — Алексашин сделал большие глаза.

— А что вас удивляет? Это самый лучший кандидат. Смелый, решительный, с большим боевым опытом. Правда, грамотишка небольшая. Но с незаурядным умом офицер...

— Да-а, — многозначительно протянул генерал. — Меня удивляет не Кочетов, а то, что капитан Сергиевский расхваливал совсем другого — старшего лейтенанта Николаенко, ничего не говоря о Кочетове. Выходит, ваш кадровик не знает своих офицеров, что наводит меня на грустные размышления.

— Напрасно. Сергиевский прекрасный кадровик.

— Напрасно? Тогда в чем же дело?

— А дело в том, что в этом виноват не он, а я, — признался Яков Иванович. Алексашин покачал головой:

— Чего-чего, а уж этого-то я от вас, старого большевика, откровенно говоря, не ожидал.

— А вы не обижайтесь. На войне всякое бывает.