Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

В коложварском театре группа молодых (и не совсем молодых) энтузиастов за двадцать шесть часов, по ходу «меняя лошадей», прочла всю «Гармонию». То была не тусовка, а красивая и серьезная читка. И отец мой теперь на вершине, достигнув пика если не жизни, то, во всяком случае, собственного бытия. Теперь о нем думают, любят его очень многие. Приятное чувство.

В одной из рецензий меня упрекают в том, что после 1956 года отец (мой отец) выглядит в романе слишком уж потерянным (вышвырнутым из жизни бывшим аристократом, никем и т. д.). Но ведь человек рождается не графом, а человеком, и жизнь самоценна и проч.

И не в том ли проблема, что, когда жизнь изменилась так круто… мой отец забыл о ее самоценности и поэтому-де не мог ничего противопоставить своему одиночеству? Иными словами, от всего страшного человека удерживает «человечество». А в одиночестве он — чудовище. «Нет, Петерке, человек добр». Словом, звездное небо надо мной, и нравственный закон кругом, покуда хватает глаз?

Что означает, репрезентирует падение моего отца?

Б. пишет о том, как внимательно в свое время отнесся к нему мой отец. Ну естественно. «Между делом» он много чем занимался, но при этом гнил изнутри. А роман утверждает обратное. Некоторые предлагают мне называть его не романом, а хроникой.

Но выходит, что это все же роман… Хотя должен признаться, что я в этом уже запутался. В этой постоянной игре с вымыслом и реальностью, которая является одной из важнейших особенностей книги. Как будто предательство моего отца сделало меня идиотом. Я греюсь под майским солнцем, дует ветерок, свет ласкает меня, неподалеку шумная компания пьет пиво; я молчалив, элегантен — и туп.

Может быть, стоит поступить как дядя П., который, узнав, что один из его сослуживцев-артиллеристов был стукачом, решил молчать? Схоронить все это в себе. Я тоже мог бы молчать, потихоньку страдая и размышляя о том, как устроено мироздание. Поступок П. говорит о том, что осмыслению это не поддается. Он не трус, он попросту защищал сообщество. Мне же следует это осмыслить, говорю я себе. И дело тут не в смелости. Я тоже защищаю сообщество.

Но чем это кончится? Обычной сумятицей: проклятиями и слезами.

Б.: Из книги неясно, верил ли твой отец в Бога. Это так. Ответить на этот вопрос мне трудно. Скорее не верил. Может быть, лишь в конце? В любом случае вопрос существенный. Верующего человека история не смогла бы так запросто вышвырнуть из жизни.

Из одной рецензии: «Именно в силу отцовского примера наш автор не может позволить себе со спокойной душой игнорировать нравственную позицию». Сравнительно с обстоятельствами на душе у меня спокойно. Спокойно и тяжело. Я вспоминаю фразу отца: «Не трынди! Не усугубляй хаос!» Да куда уж усугублять…

Наконец-то собрал слова:

мой подлый отец, мой бесчестный отец, мой гнусный отец, мой мерзавец отец — ничтожество, пакостник, дрянь — тварь, негодяй, паршивец, поганец, говнюк, распоследний, пошлый, гнида, мусор, мой мусор-отец (жалкая игра слов) — чахлый, ничтожный, квелый, больной — дохлый, хворый, патологичный, извращенный, аномальный — противоестественный, абнормальный, неправильный, парадоксальный, кривой

— необыкновенный, особенный, необычный, экстраординарный, классный, исключительный, беспримерный, выдающийся, благородный (я чувствую, слова начинают приходить в себя, позволяя мне разглядеть моего бедного доброго Папочку) — мой исключительный, необычный отец, мой чужой, мой странный отец, мой фантастический, мой сказочный отец, это я повторю: мой сказочный, ирреальный (мой реально существующий ирреальный отец) — неправдоподобный, непредставимый, невоплотимый (да, да, но все же я его воплотил!; внезапно м. п. у.: ну и насовал бы он мне пиздюлей, будь он жив!)

— безжизненный (тут же вмешивается язык, хотя я просто переписываю слова, которые нахожу в словаре), мертворожденный, немыслимый — вымышленный, фиктивный (сколько раз я повторял это в интервью, но что толку), взятый с потолка, фальсифицированный, сочиненный, придуманный мой отец, ненастоящий — беспричинный, огульный, безосновательный, высосанный из пальца, болтающийся между небом и землей

— лживый (ну, это факт) — ханжа, фарисей, лицемер, святоша, постная рожа, набожный человек (святошей и набожным человеком он был некоторое время в 1970-м, после больницы, когда по утрам отправлялся в церковь и каждый день причащался, однако не исповедовался, что казалось мне возмутительным <я до сих пор не поговорил с его лечащим врачом Т., трусливо избегая этого разговора, но откладывать его до бесконечности невозможно>)