Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Мне странно и интересно слышать, как он произносит: «твоего отца». Как будто щекочет, я вот-вот рассмеюсь. Мне даже приятно, что он наорал на меня. А еще мне приходит в голову, но это так, между прочим, что, произнеся «твой отец», он даже не догадывается, что попадает не в бровь, а в глаз; ерунда. Случай и в самом деле тривиальный. Я спорол глупость, что в свете последних событий неудивительно. Не желая в этом признаться, я говорю что-то о практичности, о том, что это «не лучший вариант», поскольку политика — дело сугубо практичное. Но так мы дойдем до того, что, если политиком станет еврей, это тоже не лучший вариант (!), так как может вызвать неудовольствие антисемитов.

<Сегодня утром мне вступило в поясницу. Еле переползаю от кресла к креслу. Мне вспоминается упомянутый выше мой друг, который считает, что все физические болячки имеют внутренние причины. Так что, возможно, мой организм восстает против написания этой книги, но ничего у тебя, старина, не получится, я напишу ее, даже если ты сдохнешь. Ей-богу, ты зря стараешься. И вообще, можешь поцеловать меня в задницу. Вот тебе вольтарена таблетка — и будь здоров.>

Пришла корректура «Гармонии». Издатель сияет. Хороший издатель.

Мой план: просмотреть «Гармонию» на предмет выявления таких мест и фраз, которые могут «корреспондировать» с новыми обстоятельствами. (Новые обстоятельства! — красиво сказал, маэстро!) А именно: читая фразу, попытаться вспомнить, из чего она родилась. То есть читать, как будто читаю семейные мемуары об отце, а не роман. Покажу это на примере: «О том, что отца избили до полусмерти, лупили его, как мальчишку, били, как лошадь, для начала, по первой злости, отбили почки, а потом методично дубасили по всему телу и главным образом по ступням, я узнал далеко не сразу» (стр. 552). Конкретно о том, как отца избивали в 56-м, я ничего не знал, припоминаю лишь, что после 4 ноября он на несколько дней исчез, точнее, мне как-то удалось выжать из него, что его били, били дубинками по ногам (с варикозными венами). Сопоставить такие места.

Могут быть интересны и мои записные книжки. [Полистал, случайно попалась на глаза запись: Жизнь моего отца: ложь и предательство. И красота. — Хм, сейчас это любопытно. Чуть ниже: Моя жизнь: ложь и предательство. Без боли. — Это тоже сейчас любопытно. <Особенно в свете вольтарена.>]

7 февраля 2000 года, понедельник

Еду в гэбэ. Так я это теперь называю. Преувеличение. Сейчас принесут материалы. Вчера посмотрел экранизацию «Подушки Ядвиги» по роману Завады. Насколько иными глазами я наблюдал, как Ондриш, помимо собственной воли, становится стукачом.

Только что (9.20) выяснилось (для меня), что досье (мои досье, его досье, наши досье [нет!]) хранятся у самого директора, то есть он как бы не выпускает их из своих рук; в данный момент, сообщает сотрудница читального зала, у него люди из национальной безопасности, поэтому нет возможности принести дела. (Из национальной безопасности — от этих слов по спине пробегают мурашки. Неужели это происходит со мной?) Сотрудница читального зала делает обиженную гримасу, просит прощения за то, что в моей работе возникают такие препятствия. Ей невдомек, что основное препятствие в этой работе — я сам.

Если бы господин директор нам доверял… но вы видите… (магнитофон!)…

Что вы, что вы, какие препятствия, ничего, мне есть чем заняться, я прячусь в кусты, изворачиваюсь, проклинаю этот момент, опасаясь, что между нами возникнет сообщничество. Я опасаюсь того (всего), что досье станут слишком загадочными и ими заинтересуются. Да и сам я — вполне подходящий объект для привлечения всеобщего внимания. Или все давно обо всем знают? Оскар знает, но не лает?

Элвис: Don’t Cry, Daddy. Я не плачу, просто слезы из глаз текут. Это различие почему-то стало для меня существенным. Быть может, за каждым таким слезоизлиянием не обязательно стоит все мое существо, быть может, есть здесь какая-то чисто [?] физиологическая составляющая, когда на определенные эмоционально окрашенные слова, ситуации сама собой возникает реакция — как у собаки дедушки Павлова! В соответствии с новым для меня кругом обязанностей писателя-реалиста я буду теперь отмечать все слезные места — в точности как мой дед, отмечавший на полях слабые пассажи, — буквой «с», с. = слезы, из глаз текут слезы.

Когда я вхожу в Архив, у отдела обслуживания всегда толпится народ, в основном — пожилые мужчины. До меня долетают обрывки фраз: кого-то «взяли за нелегальный переход границы», кто-то пострадал «из-за дела Миндсенти». Сколько страданий (мелких подчас) накопилось за сорок пять лет! И вот теперь они пытаются расследовать свою жизнь. Приходят сюда, чтобы найти успокоение — в архиве!