Исповедь солдата

Новый день начался стремительно – под крики сержантов, старослужащих и даже полугодок. Все хотели принять участие в нашем воспитании. Но вопрос – как принять? Разумеется, не в качестве матери или отца, а ради отмщения за свою боль и пролитые слезы. Зачастую ими двигали вседозволенность и безнаказанность. С переходом на новое положение нам, молодым, стало очень тяжело. На КМБ за нами следили всего две пары глаз, а сейчас что-то ужасное: если деды пропускали, то полугодки, как шакалы, не представляя из себя ровным счетом ничего, следили и командовали, более того – применяли по отношению к нам грубую физическую силу. Всё стало намного серьезнее. Зарядки проходили не только с бегом, но и с постоянными столкновениями (раз по пять за зарядку), а также с отжиманиями, подтягиваниями, качанием пресса, и всё это на морозе. Приём пищи тоже проходил напряженно, а именно – постоянные стычки с дежурными, борьба за чистые столы и между ротами за первенство. Конечно, старослужащие не лезли, ведь у них были мы, и нас можно натравливать на всё, что движется.

Последний день не в шатре я доживал с чувством постоянного страха и неясности. Мы получили бушлаты. Нам выдали автоматы АКМ, которые мы чистили до блеска, ведь, не дай бог, сержант проверит и найдет соринку, хоть автоматы и оставили недавно вернувшиеся со стрельб деды. Голова забивалась разными мыслями, но всё кончалось одним: ночевать теперь придётся только в армейском шатре с этими уродами. После непродолжительного ужина – бегом к шатрам, для полного ознакомления с нашими «любимыми» дедами.

Нас построили. Шёл приятный снег хлопьями, который нежно касался наших лиц и таял, оставляя крупные капли воды. Несколько дедов нам внятно разъяснили, в чем смысл их жизни и, разумеется, наш. После недолгой паузы один из дедов спокойным голосом спросил: «Всё понятно?» – и мы так же ответили ему «Да». Реакция последовала незамедлительно: за нечеткий и негромкий ответ мы обрекли себя на часовое занятие «физкультурой». В моей голове это не укладывалось, весь снег под нами превратился в воду, а затем впитался в наши новые бушлаты. Держать пресс, отжимание, «с фронта, с тыла» – и всё это мы проделывали сотни раз с голыми руками на земле и с унижающими криками в наш адрес. Последней каплей терпения стал момент, после которого я всеми прожилками ощутил своё тело как физически, так и психологически. Нас, замученных, построили в одну шеренгу, и один из дедов начал пробивать ногой грудную клетку каждого по очереди. Некоторые корчились от боли, так как он промахивался и попадал то в печень, то в селезенку, а кому-то везло больше, если он попадал в пресс. Встал вопрос: для чего всё это нужно, мы же и так их приказы выполняли беспрекословно? У меня сложилось такое ощущение, что нас хотят сломать, принципиально, и ни о какой солдатской семье даже и речи быть не могло. В этой роте отношения между офицерами и дедами были напряженными. Если командир роты пинал старослужащего, то ему приходилось эту злость срывать на молодых, что ему с успехом удавалось на все 100%.

После этого беспредела началась вечерняя офицерская проверка, на которой мы, сказав свои фамилии, кричали как резанные, мягко получая при этом кулаком по почкам. Проверка прошла быстро. Дежурный офицер сразу куда-то ушёл, а мы остались один на один со своими проблемами. Мы толпились возле палаток, боясь туда зайти, уподобившись скоту перед бункером для забоя. Но зайти всё равно пришлось. Был отбой всего лишь на полтора часа, остальное время мы по очереди топили печь, и, как «золушки», подшивали всей роте кителя на утро. Последний истопник закинул в печь больше угля, чтобы никто не замерз, и заснул. Всех разбудил жуткий вой деда, лежавшего около печи: «Истопник, сука! Ты сейчас жопой на эту печь сядешь! Упор лежа принять!» Я вскочил, поспав всего пару часов. Действительно, печь была почти раскалена, было очень жарко, а истопник лежал возле печи и отжимался, обтекая потом. Швеи из нас оказались тоже плохими: кому воротник пришили, а кому и вовсе забыли.

В общем, начались залёты, которые приходилось исправлять. Этот строй и его обычаи делали всё, чтобы мы, молодые солдаты, сами загоняли себя в виртуальные долги и чувствовали себя должниками по неопытности и юному возрасту. Прошла первая и, наверное, самая кошмарная ночь за всю мою службу. При этом я догадывался, что так будет постоянно, и это страшно, ведь уже ничего изменить нельзя. Мы пережили увольнение своих прадедов. Тогда я не понимал, почему они постоянно старались скрыться с глаз командира роты. Наши деды стали полноценными хозяевами. Для нас ничего в лучшую сторону не изменилось, только мест в шатре стало больше. Единственное занятие, которое доставляло мне удовольствие, – это изучение рукопашного боя, или, по-восточному, каты. Изучение каты доводило боевые движения до рефлекса, чтобы в бою тело само действовало правильно. Со стороны выглядело красиво, когда 25 человек одновременно выполняли упражнение, в унисон. Но, чтобы достигнуть такой синхронности, пришлось приложить немало усилий.