Исповедь куртизанки

– Однако, если ты этого не сделаешь, – она громко ойкает от неожиданности, но продолжает внимательно меня слушать, поскольку губы мои находятся слишком близко к ее уху, чтобы она не расслышала каждое слово, – то я обещаю, что ты умрешь намного раньше отведенного тебе срока, желая, чтобы я действительно оказался всего лишь крысой. Вот только к тому времени ты потеряешь столько кончиков пальцев и кусочков плоти, что все решат, будто сам дьявол вздумал пососать твои титьки, пока ты спала. – С этими словами я широко открываю рот, так что, даже отпрянув, она успевает хорошенько рассмотреть два заостренных боковых резца, занимающих почетное место в моей верхней челюсти. – А теперь, – говорю я, отодвигаясь от нее и толкая по столу блестящую золотую монету, – давай поговорим о Ла Драге.

Она отсутствует так долго, что я уже начинаю беспокоиться, не прикарманила ли она дукат и не сбежала ли. Но даже опасность, исходящая от моих крысиных клыков, не убедила ее взять меня с собой за компанию. Похоже, эту целительницу можно вызвать только запиской, да и то к людям, которых она знает сама или о которых слышала. Так что появляются они лишь с наступлением темноты. К тому времени синьорина уже вновь засыпает, так что сначала они приходят ко мне на кухню.

Большую часть своей жизни я наблюдаю за тем, как люди реагируют на меня, когда я вхожу в комнату. Я настолько привык к этому, что уже могу отличить страх от отвращения или даже разглядеть деланое сочувствие еще до того, как нужное выражение появляется у них на лице. Поэтому для меня в новинку оказаться в роли наблюдателя, а не объекта наблюдения.

Она оказывается такой маленькой, что выглядит сущим ребенком, хотя с первого взгляда заметно, что в этом повинен ее позвоночник, настолько искривленный влево, что ей приходится нагибаться в другую сторону, дабы компенсировать уродство, и одно плечо при этом оказывается выше другого. Что же до ее возраста, то о нем трудно судить, поскольку постоянная боль причиняет человеку больше вреда, чем самое разнузданное удовольствие, особенно в молодости. В ее случае сильнее всего пострадало тело. Собственно, при одном взгляде на ее лицо, способное внушить ужас пополам с восторгом, сердце замирает у вас в груди. Кожа у нее призрачно белая и гладкая, а на костях наросло довольно мяса, чтобы назвать ее фигуру ладной. До тех пор, пока она сама не взглянет на вас. Потому что у нее глаза мертвеца; провалы белой смерти, большие и неистовые, покрытые молочной пленкой слепоты.

Даже меня, привыкшего к шоку уродства, пугает безумие, которое я вижу в ее взгляде. Тем не менее, в отличие от меня, Ла Драге не приходится сносить зрелище мира, с раскрытым ртом взирающего на ее уродство. Даже если она и чувствует что-либо, то не показывает этого. Я поднимаюсь на ноги, чтобы поздороваться и предложить ей стул, но она отказывается.

– Я пришла к синьорине Фьяметте. Где она? – И она неподвижно замирает передо мной, напряженно и настороженно оценивая комнату вокруг себя, словно по-настоящему видит ее.

– Она… она наверху.

Ла Драга резко кивает:

– В таком случае я немедленно пройду к ней. Вы… ее слуга, верно?

– В общем, э-э… да.

Вот теперь она наклоняет голову к плечу, словно для того, чтобы лучше расслышать мой голос, и на лбу у нее собираются морщинки.

– Насколько вы низкорослы?

– Насколько я низкорослый? – Ее прямота так сильно ошеломляет меня, что я отвечаю не подумав: – А насколько вы слепы?

Я вижу, как остановившаяся в дверях Мерагоза ухмыляется. Проклятье. Ну конечно.

– Мне уже известно, что вы карлик, синьор. – Похоже, она улыбается, хотя улыбка на ее лице выглядит жутковато. – Но даже если бы я не знала этого, то определить это довольно легко. Стул отодвинулся, когда вы встали, но голос ваш по-прежнему раздается вот отсюда. – И она вытягивает руку ладонью вниз, безошибочно отмеряя расстояние от пола, равное моему росту.

Несмотря на испытываемую мной досаду, она все-таки умудряется произвести на меня впечатление.

– В таком случае вы уже знаете, какой я маленький.

– Но у вас коротки только руки и ноги, не так ли? Торс у вас, как у взрослого мужчины.

– Да.

– А голова у вас большая только спереди? Похожая на выпирающий баклажан.

Баклажан? В моменты довольства собой я склонен сравнивать ее со шлемом воина. Однако сейчас я вынужден согласиться с ней.

– Прошу прощения. Но ваш пациент – не я, – сердито заявляю я, не желая доставлять удовольствие Мерагозе перечислением своих уродств.

– Бучино? – доносится сверху голос госпожи. – Это она? Она пришла?

Ла Драга вновь склоняет голову к плечу, на сей раз куда резче, словно пытаясь в точности определить место, откуда исходит звук, и в эту секунду она похожа на птичку, собирающуюся подхватить трель, раздающуюся неподалеку. Когда она поворачивается, я уже забыт.