Исповедь куртизанки

Тем временем зрячие пальцы Ла Драги постепенно исцеляют кожу на голове синьорины, а общество целительницы поддерживает ее дух. Внутреннее убранство нашего дома, хотя и остается таким же бедным, как и прежде, теперь окрашено смехом того рода, что могут принести только женские голоса, так что даже Мерагоза перестала плевать нам в спину. Волосы моей госпожи уже чуть-чуть отросли, как у монахини-бунтарки, и в них уже достаточно солнца и меда, чтобы образовать сияющий ореол вокруг ее округлившегося лица, и то, что некогда было раздвоенным зигзагом раны, превратилось в бледное подобие едва заметного шрама. Добрая еда пошла на пользу ее телу, и грудь ее вновь натягивает ткань корсета. Хотя платья, которые она носит, все еще хранят запах других женщин, она яростно критикует их негодный крой и отсутствие стиля. Ум ее обрел прежнюю остроту, причем настолько, что бездействие начинает дурно сказываться на ее расположении духа, так что на прошлой неделе, после того как наш черноглазый еврей обменял очередной рубин на деньги, я купил ей лютню, жалкую поделку из сосны и сандалового дерева, но снабженную пятью колками и струнами, равно как и достаточно музыкальную, чтобы она вновь могла упражнять свои пальцы и голос.

Быть может, она уже улавливает носящиеся в воздухе возможности. Потому что в последние недели город просто сходит с ума от деловой активности, ведь из Леванта прибыли первые корабли, которые раньше срока привели попутные ветра.

Хотя в ее присутствии я старался этого не показывать, в последние месяцы меня одолела тоска по Риму, его солидности и коррупции. Но сейчас даже я пребываю в легком волнении. От огромного моста вплоть до верфей на южном острове – повсюду царит хаос торговли. Разводной мост Риальто так часто открывается для прохода кораблей с высокими мачтами, что людям практически невозможно перейти по нему на другой берег, тогда как другие суда стоят в каналах буквально борт о борт, образуя своеобразные новые переходы, а целая армия моряков и грузчиков соединяется в живую цепь, перетаскивая тюки и ящики на сушу. Куда-то подевались все попрошайки; даже профессиональные калеки в эти дни демонстрируют похвальную живость, зарабатывая себе на хлеб. Товарами с этих кораблей можно запросто обставить собственную жизнь до конца дней своих: атлас, шерсть, меха, дерево, слоновая кость, специи, сахар, красители, необработанные металлы и драгоценные камни. Вы чувствовали себя богатым, уже просто глядя на них. Если Рим зарабатывал деньги на отпущении грехов, то Венеция жирела, подкармливая их. Чревоугодие, тщеславие, зависть, алчность – сырье для каждого из них находится здесь, и за каждый ящик или тюк, ввозимый в город или вывозимый из него, городскому совету следует заплатить пошлину.

У вас может сложиться впечатление, будто правители этого города-государства – богатейшие люди во всем христианском мире. Разумеется, здесь нет короля или тирании какой-либо одной семьи, которая транжирила бы эти деньги. Дож, который выглядит достаточно царственно, когда его вывозят из дворца в белом с золотом плюмаже, является фигурой скорее церемониальной, нежели пользующейся всей реальной полнотой власти, и его выбирают посредством нескольких тайных голосований, столь запутанных и хитроумных, что даже мой старик не может растолковать мне весь процесс. Когда повелитель умрет – что случится достаточно скоро, на мой взгляд, поскольку он выглядит как древняя летучая мышь со сморщенным личиком, – его семью исключат из следующего голосования. Именно поэтому Венеция с гордостью именует себя настоящей республикой. Факт сей известен всем, потому что она не устает кричать о нем на каждом углу. В Риме, когда венецианские гости принимаются превозносить добродетели и чудеса своего города, большинство людей погружаются в сладкую дрему под тяжестью подобной гиперболы. Если другие города владеют богатством, то Венеция попросту не имеет цены… если другие города пребывают в безопасности, то Венеция попросту неприступна. Венеция: величайшая, красивейшая, старейшая, справедливейшая и миролюбивейшая. Венеция – светлейшая.