Исполинское радио

— Нет, вы меня выслушайте,— сказал он.— Я люблю вашу жену, я не могу жить без нее. Я пробовал и убедился, что не могу. Даже хотел уехать, перебраться на Западное побережье, но я знаю, что ничего от этого не изменится. Я хочу жениться на ней. Я не романтик. Я трезвый человек. Я очень трезвый человек. Я знаю, что у вас двое детей и не очень много денег. Я знаю, что надо будет решить вопрос о детях, имуществе и так далее. Я не романтик. Я реалист. Я уже переговорил с миссис Тренчер обо всем. Она согласна дать развод. Я действую честно. Ваша жена подтвердит. Я понимаю, что возникнут всякие практические проблемы: дети, имущество и так далее. У меня есть деньги. Я берусь обеспечить Этель полностью — но дети... Это уже как вы с ней решите. Вот чек. Он выписан на имя Этель. Я хочу, чтобы она взяла его и поехала в Неваду[14]. Я человек практичный и понимаю, что ничего нельзя решить, пока она не получит развод.

— Убирайтесь! — сказал я. — К чертям!

Он двинулся к двери. На камине стоял горшок с геранью, и я запустил им в Тренчера. Горшок ударил его чуть пониже поясницы, едва не сшиб с ног, упал на пол и разбился. Этель вскрикнула. Тренчер еще не успел дойти до двери. Я пошел за ним, схватил подсвечник, нацелился ему в голову, но промахнулся. Подсвечник ударился об стену,

— Убирайтесь к черту! — заорал я.

Дверь за ним захлопнулась. Я вернулся в столовую. Этель была бледна, но не плакала. Сверху раздался стук по батарее — призыв к тишине и порядку, выразительный и резкий (так по трубам отопительной системы перестукиваются обитатели тюрьмы). Стало тихо.

Мы легли, а среди ночи я вдруг проснулся. Я не имел представления о времени. Часы были на комоде, и я их не видел. В детской стояла тишина. Кругом ни звука. В окнах всюду погашен свет. Я понял, что проснулся из-за Этель. Она лежала на своем обычном месте с краю и плакала.

— Отчего ты плачешь? — спросил я.

— Отчего я плачу? — повторила она. — Отчего я плачу?

Звук моего голоса и ее собственный ответ словно дали новый толчок ее горю, и она заплакала сильнее.

Она поднялась и, не сходя с постели, просунула руки в рукава халата и принялась шарить по ночному столику, пытаясь нащупать сигареты. Потом чиркнула спичкой, и я увидел ее мокрое лицо. Спичка погасла, и я слышал, как она ходит в темноте.

— Ну, почему ты плачешь?

— Почему я плачу? Почему я плачу? — нетерпеливо переспросила она.—Я плачу потому, что на Третьей авеню старуха била маленького мальчика. Она была пьяна. Я не могу ее забыть. — Этель схватила стеганое одеяло, которое лежало в ногах нашей постели, и побрела с ним к двери. — Я плачу потому, что мой отец умер, когда мне было двенадцать лет, и потому, что мать вышла замуж за человека, которого я ненавидела или думала, что ненавижу. Я плачу потому, что двадцать лет назад мне пришлось пойти на вечеринку в сестрином платье. Оно плохо сидело на мне, и вечер был испорчен. Я плачу потому, что меня когда-то обидели, хотя я уже не помню, как это было. Я плачу потому, что устала, потому что устала и не могу уснуть.

Я слышал, как она укладывается на диване, и потом все замолкло.

Мне хотелось бы думать, что Тренчеры уехали, но и теперь, когда я опаздываю на службу, я встречаю его в автобусе. А однажды я видел его жену, она шла в библиотеку, и Фрейлейн семенила рядом. Миссис Тренчер совсем уже не молодая женщина. Я плохо разбираюсь в возрастах, но не удивился бы, если б оказалось, что она старше мужа на все пятнадцать лет. По-прежнему, когда я прихожу домой с работы, Этель сидит и чистит овощи. Я иду с ней в детскую. Комната ярко освещена. Дети разломали ящик из-под апельсинов и построили из досок нечто чудовищно громоздкое и устремленное ввысь, а я гляжу на Этель, и в ее лице, словно в зеркале, сияет и отражается все: прелесть наших детей, их строительный пыл, яркий свет лампы. Затем она кормит детей, купает их, накрывает на стол и на минутку останавливается посреди комнаты, словно пытаясь найти связь между только что прошедшим днем и наступившим вечером. Но это всего лишь минута. Она зажигает четыре свечи, и мы садимся ужинать.

Приключение на Саттон-Плейс

В воскресенье утром Дебора Теннисон ждала у себя в детской, когда отец подаст ей условный сигнал и можно будет вбежать к родителям в спальню. Ждать пришлось долго, потому что накануне у них до поздней ночи сидел гость — нужный человек из Миннеаполиса, — и они много пили. Но вот отец подал сигнал, и девочка с радостным визгом побежала по коридору, натыкаясь в темноте на стены. Отец взял ее на руки и поцеловал; потом она подошла к постели, где еще лежала мать.

— Здравствуй, моя милая, здравствуй, мое золото,— сказала мать. — Руби тебя покормила? Ты сыта?

— Сегодня такой хороший день,—сказала Дебора. — Бо-же-ственный!

— Пожалей мамочку, — сказал Роберт, — мамочка сегодня с похмелья.

— Мамочка сегодня с похмелья, — повторила Дебора и погладила мать по лицу.