– Мы люди, которые живут по законам, мы возводим дома, возделываем землю, пасем скот и извлекаем из земных недр необходимые минералы. Ауки бродят по сельве, питаются тем, что найдут, и препираются, как обезьяны. Некоторые даже пожирают друг друга.
– Моя мать никогда этого не делала!
– Твоя мать, может, и нет… Но откуда тебе знать – может, этим занимались ее родители или родители родителей?.. – Он стал нежно гладить ее по волосам: это был скорее отеческий жест, нежели любовный, но все же Алонсо де Молине пришлось сделать над собой усилие и сжать зубы. – В рассказе тоскующей женщины, которую забрали оттуда, когда она была девочкой, все может выглядеть очень привлекательно, но на деле все не так.
– Когда я перестану казаться тебе красивой и надоем, я уйду в сельву.
– Ты мне никогда не надоешь, и ты это знаешь, – искренне ответил курака. – Но, если тебе так уж важно, даю тебе свое согласие на то, чтобы ты ушла, когда я умру… – Он повернулся к андалузцу. – Ты прибыл с запада и тем не менее всегда говоришь, что твоя родина находится на востоке… Там есть сельва?
– Нет, в Испании нет сельвы. Моя страна расположена севернее, по другую сторону моря.
– Я никогда не видела моря… – заметила девушка. – Говорят, оно такое же, как Титикака, только вдали теряется из виду. Это правда?
Глядевший на нее Алонсо де Молина был так поглощен этим занятием, что даже не расслышал вопроса, и ей пришлось его повторить; тогда он очнулся и начал лихорадочно искать ответ.
От Чабчи Пуси, кураки Акомайо, не укрылась растерянность его друга.
– Уаскар ждет тебя.
– В такое время?.. – удивился он.
– В такое время.
Он мрачно встал с постели, умылся и начал одеваться, но когда собрался повесить на пояс меч, Чабча Пуси жестом остановил его:
– Никто не может предстать перед Инкой вооруженным… – сказал он. – И в знак покорности ты должен будешь нести на плече небольшой груз кукурузы.
Алонсо де Молина подумал несколько мгновений, а затем твердо сказал:
– Я не возьму с собой оружие, но ничего не понесу… Либо он меня примет как Виракочу, либо как посланника, и ни в том, ни в другом случае не вижу причин демонстрировать покорность.
Курака заколебался, но в результате пожал плечами:
– Это ты рискуешь головой, а не я, – сказал он. – Я сделал все, что было в моих силах, чтобы ты был в курсе, как в моей стране все устроено, но не хочу нести ответственность за твое поведение, когда ты окажешься лицом к лицу с Инкой. Вероятно, ты знаешь, что делаешь.
Снаружи стояла дюжина вооруженных мужчин, которые сопроводили их по темным улицам, освещаемым только обычными факелами, которые несли впереди, да растущей луной, которая временами появлялась среди плотных облаков.
Было холодно. Со стороны верхней части города, расположенной на склоне невысокого холма, дул северный, пробиравший до костей ветер. На вершине холма проступал на фоне неба впечатляющий силуэт громадной крепости.
Извилистые и зачастую зигзагообразные улочки были словно специально спроектированы так, чтобы по ним не слишком вольно разгуливал ветер, прокладывая себе путь между тяжеловесными зданиями незамысловатой, зато величественной архитектуры, при том что почти все они были одноэтажными и лишь изредка достигали двух уровней.
Никого не было видно: даже света в щели под дверью, или плача, или голоса, который бы позволил догадаться, что это место действительно обитаемо, и, лишь дойдя до площади Уакапайта, они обнаружили первых людей: это были солдаты, которые несли караул по углам.
Испанец на мгновение остановился посередине этой широкой площади, которая, вне всякого сомнения, представляла собой сердце инкской Империи, и не мог не испытать восхищения при виде величественного Кисуараканча, храма Виракочи, возвышавшегося над ней в верхней части, и Амаруканча, дворца Инков, который представлял собой очередную крепость и образовывал угол с первым.
Однако его не ввели ни в тот, ни в другой; вновь спустившись по другой улочке, они в вошли в Инти-Уаси, невероятный Храм Солнца, о котором Чабча Пуси всегда рассказывал с таким воодушевлением.
В огромном саду царил полный покой: ни один цветок или листок не трепетал на ветру, отражая золотистый свет, падавший с галереи, и, заметив прелестную викунью, которая в свою очередь смотрела на него, застыв на месте, Алонсо де Молина невольно остановился, с изумлением обнаружив, что каждое дерево, каждый цветок, каждый росток и каждое животное этого фантастического сада было не живым, а изготовленным так искусно, что пришлось наклониться и рассмотреть их вблизи, чтобы удостовериться в том, что ему не привиделось.
– Да это же золото! – ошеломленно воскликнул он.
– Я тебе говорил, – невозмутимо отозвался курака, который шел рядом с ним. – Цветы на площади Уакапайта тоже из золота. Здесь все из золота.