Но у нас есть возможность изучать и более нам близкое, старинное искусство. Я имею в виду памятники нашей собственной страны. Правда, такая возможность открывается перед нами лишь изредка, ибо мы живем в мире из кирпича и строительного раствора, и нам приходится довольствоваться немногим — например, призраком великолепного Вестминстерского собора, экстерьер которого испорчен по глупости архитектора-реставратора, а интерьер изуродован фальшивой вычурностью, тщеславием и невежеством последних двух с половиной столетий. Немногое осталось и от находящегося неподалеку несравненного Вестминстер-холла. Но стоит выбраться из нашего прокопченного мира на лоно природы, как мы увидим все еще живые творения наших отцов, встроенные в природу и неразрывно слившиеся с нею.
Ибо не где-нибудь, а именно там, в сельской Англии, во времена, когда люди еще заботились о красоте, существовала полная гармония между творениями человека и природой того края, для которого они были созданы. Страна наша невелика, земли ее ограничены Ла-Маншем и Ирландским морем. Нет ни широких пространств, поражающих своим однообразием, ни уединенных глухих лесов, нет страшных непроходимых горных заслонов. Все соразмерно, смешано, разнообразно, всюду незаметные переходы ландшафта: маленькие речушки, небольшие долины, приподнятые и быстро исчезающие нагорья, и все окружено красивыми перелесками. Небольшие холмы, невысокие горы, окаймленные оградами пастбища для овец. Все невелико, но нет ни глупости, ни пустоты — все, скорее, серьезно и богато смыслом для того, кто склонен его искать: это не тюрьма и >не дворец, а уютный дом.
Все это я и не превозношу, и не принижаю, а просто говорю о том, что есть. Кое-кто чересчур восхваляет эту домашнюю атмосферу уюта, словно наша страна — это райский сад. Я далек от таких похвал, как и любой, не ослепленный гордостью собою и всем, что ему принадлежит. Другие, напротив, презирают нашу страну за ее неприметность. Но и к ним я также не принадлежу, — хотя и на самом деле было бы тяжко, если бы на свете не было ничего иного, никаких чудес, ничего устрашающего и никаких невыразимых красот. И все же, когда мы думаем, какое малое место в мировой истории, в ее прошлом, настоящем и будущем занимает страна, в которой мы живем, когда мы думаем о том, что еще меньшую роль играет она в истории искусств и что тем не менее наши предки были привязаны к этой земле и с заботой и старанием украшали ее — эту неромантичную и невзрачную землю Англии, — то, без сомнения, это также может тронуть наши сердца и оживить наши надежды.
Ибо какова была страна, таково было и ее искусство, когда народ как-то вообще заботился о них. Наше искусство не стремилось поразить людей пышностью или выдумкой, иногда оно становилось банальным, изредка достигало величественности, но никогда оно не подавляло, не было ни кошмарами раба, ни надменным бахвальством, а в лучших произведениях оно отличалось изобретательностью и самобытностью, и лучшее, что было в нем, в самом его сердце, — так же щедро отдавалось и дому иомена или убогой деревенской церкви, и дворцу феодала или величественному собору. Оно никогда не было грубым, хотя и бывало довольно примитивным, но всегда привлекательным, свежим и естественным. Это было скорее искусство крестьян, нежели крупных торговцев или придворных. И холодным, по-моему, должно быть сердце, которое не любит его, независимо от того, родился ли человек, как и мы, в этой стране или же пришел, восхищенный, к ее простоте от всего заморского великолепия. Это было, повторяю, крестьянское искусство, и оно прочно вошло в быт народа и все еще жило во многих местах, среди батраков и иоменов, когда крупные дома уже строились «по-французски и утонченно». Во многих местах еще жили причудливый ткацкий станок, ситценабивной пресс, игла вышивальщицы, когда глупая заморская напыщенность уничтожила естественность и свободу, а искусство стало, особенно во Франции, просто-напросто воплощением преуспевающего и торжествующего мошенничества и вовсе исчезло с глаз долой.
Таково было английское искусство, история которого лежит как бы прямо у нашего порога. Не так уж много произведений этого искусства сохранилось, но число их год от года заметно уменьшается не только из-за беспощадного разрушения, но также и по вине другого врага, имя которому — «реставрация».
Я не собираюсь подробно говорить об этом вопросе, но не могу и обойти его молчанием, поскольку сам настойчиво призывал вас к изучению старинных памятников. Суть дела в следующем: старинные здания меняли свой облик, и век за веком к ним присоединялись новые черты, нередко прекрасные, но всегда исторически значимые — именно в этом и состояла преимущественно их ценность. Почти всегда они страдали от пренебрежения, а часто и от грубого обращения (такие времена истории сами по себе отнюдь небезынтересны), но обыкновенный внешний ремонт почти всегда сохранял их нетронутыми частями природы и истории.