Искушение

Может, у меня стокгольмский синдром? Несмотря на все, что сделал тот, кто держал тебя в плену, несмотря на то, что он чудовище, ты начинаешь испытывать симпатию к нему, да? Господи, хоть бы это было не так.

– А не кажется ли тебе, что все обстоит как раз наоборот? Ведь это ты держишь меня в плену вот уже почти четыре месяца. – Его четкий британский выговор вернулся в полной мере, как и высокомерная ухмылка, которая и делает Хадсона… Хадсоном.

У меня округляются глаза.

– Я? Это же ты не желаешь уходить из моей головы.

– Не желаю уходить из твоей головы? – фыркает он. – Да ты хоть представляешь, как это нелепо? Я жажду уйти из твоей головы. Это ты зря теряешь время, посещая уроки и малюя картины – да, и целуясь с моим братцем – в то самое время, когда тебе следует заниматься поисками кровяного камня!

– Извини, что, живя своей жизнью, я создаю у тебя такое впечатление, будто зря трачу время, но я не могу бросить все и носиться по свету, лишь бы избежать очередного приступа твоих детских капризов.

– Детские капризы? – Его голос звучит тихо и зловеще. – Ты уже во второй раз обвиняешь меня в детских капризах после того, как я выразил законное беспокойство по поводу твоего отношения к этому делу. В первый раз я это проглотил, но сейчас предупреждаю тебя – не вздумай это повторить.

Меня возмущает его угроза, не говоря уже о том, с каким видом он произносит ее.

– А то что? – спрашиваю я, вне себя от негодования.

Он вскакивает и вмиг оказывается рядом со мной, так что расстояние между его лицом и моим составляет всего несколько дюймов.

– А то, что тогда я перестану вести себя прилично, и вряд ли тебе – и твоему драгоценному суженому – будет под силу с этим справиться.

– По-твоему, завладеть моим телом и залить меня кровью – это и есть вести себя прилично? – верещу я. – По-твоему, то и дело отпускать ехидные замечания по поводу твоего брата, когда я с ним, – это и есть вести себя прилично?

Его глаза превращаются в узкие щелки.

– По сравнению с тем, что ты делаешь со мной – да, думаю, я веду себя прилично.

– Что я делаю с тобой? Что я делаю с тобой? – Я взмахиваю рукой. – Давай, не стесняйся, поведай мне, что ужасного я, по-твоему, делаю с тобой, если не считать попыток найти способ сделать так, чтобы ты мог жить вне моей головы.

– Ты… – Он замолкает, сжав кулаки и стиснув зубы, и сверлит меня взглядом. – Я… – Зарычав, он разворачивается и пробивает стену кулаком.

Я отшатываюсь, пораженная силой его ярости. И еще больше тем, что в стене рядом с моей головой зияет дыра размером с кулак. Я опускаю взгляд на свои руки – может, он опять завладел моим телом и заставил меня пробить эту дыру?

Но костяшки моих пальцев не покраснели. Так что нет, дыру проделала не я, ее проделал Хадсон. Но как?

Меня пронзает страх при мысли, что он обладает такой силой даже теперь, когда у него нет тела. Даже когда он находится внутри меня. Я знаю, главная его сила – это дар убеждения, и впервые начинаю гадать, не использует ли он его против меня без моего ведома.

Может быть, поэтому мне порой и бывает его жаль. Может быть, поэтому вчера вечером я и подумала, что он, возможно, не совсем тот враг, которого я так опасаюсь. Может быть, поэтому…

– Не могла бы ты перестать? – шепчет Хадсон, и вид у него сейчас слабый и больной. – Не навсегда, а хотя бы на несколько минут. Не могла бы ты перестать?

Глава 46. Горгульям тоже бывает нужно наводить красоту

– Перестать делать что? – недоуменно спрашиваю я, когда он отворачивается от меня.

– Хадсон? – говорю я, когда он не отвечает, но он только качает головой и, подойдя к окну, смотрит на снег. – Перестать делать что?

Он смеется, но это не обычный его язвительный смех. Этот смех просто… грустен.

– Ты не понимаешь, и этим все сказано.