Искупление Риза (ЛП)

Позже, приняв заявление от жертвы нападения, он подошел к Рен. Она узнала его по шагам — очень уверенным и быстрым. Казалось, что он позаимствовал свои длинные ноги у какого-то греческого бога. Безупречная оливковая кожа и волевой подбородок делали его воплощением совершенства. В тот момент Рен не знала, зачем он подошел к ней, но, увидев мужчину, о котором могла только мечтать, в ту же секунду поняла, что пропала. До этих пор в ее мечтах были только льдистые голубые глаза, окровавленные светлые волосы и шепот угроз. Она всегда будет принадлежать Ризу. Но Рен решила для себя, что попробует притвориться. Константин заговорил, и мозг Рен сначала воспротивился отвечать, потому что она была молчаливой и не допускала даже возможности любезной беседы. Ее поразил чуждый звук, сорвавшийся с губ, и это отразилось во взгляде. Она услышала собственный смех в ответ на какие-то его слова. И Рен поняла, что ей стоит попробовать. Позже Константин пригласил ее на чашечку кофе, и она согласилась. А месяц спустя она сидела за своим столом, понимая, что пока еще может сдерживать его намерения, но это лишь вопрос времени. В конце концов, как он поймет? Она держалась за прошлое, которое его никак не должно касаться. Прошлое настолько порочное и мерзкое, что каждый раз, думая о нем, Рен чувствовала рвотные позывы.

Она решила, что после ужина у него дома заставит себя подчиниться его поцелую. Она понимала, что ее желания вполне реальны. Что может быть плохого в том, чтобы сознательно поддаться им? Ее ноги практически умоляли раскрыться перед ним. Сжатые губы хотели сдаться под натиском его голодного языка, но не делали этого. Глядя ему в глаза, она всегда качала головой и говорила, что не может. Его взгляд смягчался, и он всегда отвечал ей, что понимает, но Рен знала: пройдет немного времени, и он перестанет это делать. Ей двадцать четыре года. Ему тридцать шесть. И у него были свои потребности — она имела возможность почувствовать их под его брюками, когда он притягивал ее в свои объятия. Как она могла объяснить ему то, чему была свидетелем. Смог бы он понять или даже захотеть ее?

Рен пришла к мнению, что попытается…

Она поднялась из-за своего стола в захламленном маленьком кабинете, располагавшемся в задней части приюта. Был уже вечер, и все остальные разъехались. Константин должен был встретить ее на стоянке и отвезти к себе домой на поздний ужин. При мысли об этом ее пульс участился, и Рен постаралась отбросить прочь воспоминания прошлых лет.

Она вышла на стоянку. Влажный летний воздух прилипал к ее телу, как объятия нежеланного друга. Шум проезжающих по автостраде за Луисвиллем автомобилей гудел в ушах. Мерцающий в ночи парковочный фонарь освещал небольшое пространство. Рен увидела его. Скрестив руки на широкой груди, он стоял возле ее машины. Такой красивый. Такой совершенный. Сегодня вечером она решила позволить себе быть любимой.

* * *

Их ежедневное общение заключалось в недолгих разговорах ни о чем. А разговоры о работе — не самый лучший вариант для совместного ужина, особенно, когда вы оба работаете с жертвами сексуального насилия. Обычно Константин спрашивал, как прошел ее день, и Рен делала то же самое.

Она сидела напротив него за столом в его скромной однокомнатной квартире в Сент-Мэтьюсе. Стены были покрашены в светло-бежевый цвет, комната была чистой и обставлена в современном стиле. Над кожаным диваном в гостиной висел постер из фильма «Крысиная стая». Гостиная была совмещена с кухней.

Они сидели за маленьким двухместным столиком и ели «котопуло» — традиционную греческую курицу с рисом. Константин рассказывал, что вырос в патриархальной греческой семье, хотя его родители переехали в Штаты еще до того, как родились он и его сестра. Однажды он спросил Рен о ее семье, но она вежливо покачала головой в знак того, что пока не готова говорить об этом. Ей почти хотелось, чтобы он снова спросил ее, и тогда она смогла бы рассказать Константину, почему она такая замкнутая и почему ее жизнь сложилась таким образом, но он просто сидел и ковырял рис в своей тарелке.

— Константин, тебя не удивляет, почему я почти не разговариваю? — спросила Рен и положила вилку рядом с тарелкой.

Он удивленно взглянул на нее. Сделав глоток красного сухого вина, он открыл рот, чтобы ответить, но она — когда-то робкая маленькая девочка — подняла руку вверх, приказывая ему остановиться.

— Мой отец мертв. Моя мать была шлюхой. Я грешница, Константин. Десять лет я вымаливала себе покой, но его так и нет. Думаю, все, во что я верила, было ложью… Возможно, он был прав. Бога-спасителя не существует. — Рен не позволила себе заплакать. Она встала из-за стола и с трудом сглотнула, пытаясь сохранить самообладание. — Ты веришь в добро, Константин? — пробормотала Рен, обхватив себя руками, как делала в детстве, ожидая наказания.