Искупление

Матвейка проснулся под утро продрогшим. Ночная прохлада залазила под рубаху, щекотала бока. Он прижался к чему-то теплому, гладкому, вжался носом, обхватил руками.

Следующее пробуждение ударило обухом.

Матвейка обхватил руками девку.

Голую.

Дебелую.

С валами жира на спине и раскиданными по плечам жидкими лохмами.

Тошнота подошла к горлу и вылилась наружу бурыми ошметками с дурным запахом и кислым послевкусием.

– Утро удалось, друже. – Тошка сидел, обхватив руками колени. Выглядел он так же паршиво, как и Матвей.

– Дааа… А где мы?

– Окраина Александровки… Двор заброшенный, говорят, кикиморы тут живут. И она, видимо, – мотнул Тошка головой на бабу.

Та заворочалась, вытянула ноги-бочонки, повернулась, открыв полные груди, мясистый живот, пушистый треугольник внизу. Матвейка ощутил, как в теле его произошла перемена… И тут же новая волна тошноты накатила на него. Молодуха долго потягивалась – видно было, что баба еще молода, помоложе тетки, – зевала. И лишь потом заметила парней, лениво ойкнула, стала шарить по полу, пытаясь прикрыть грудь.

Бесполезно. Ее ладошка прикрыла лишь часть правой груди, левая вырвалась наружу, приковав взгляды парней.

– Ишь какая, – оттянул порты Тошка. Он нашел желтовато-грязную рубаху, протянул бабе.

– Спасибо, орлик.

А в следующий момент налетел вихрь. Крики, визг, угрозы, шлепки мокрой тряпки, битье черепков, тумаки. Через какое-то время осоловелые парни поняли, что вихрь – старшая сестра молодухи с мужем, здоровым лысым детиной. Они обвиняли парней в соблазнении вдовы и требовали решить дело по суду или обычаю.

– По обычаю эт как? – Язык Тошки еле ворочался.

– Известно как. Жениться!

– Свадьба? Да она ж в матери нам годится!

– Ты полегче, курощуп, – подступил детина. – Таську мяли, а теперь хаете.

– Молодешенька она еще. Двадцать годков всего. Самый сок. – Сестра, похожая на Таську, только толще в два раза, перешла от угроз к мягкой настойчивости.

По дороге домой Матвей и Тоша спорили: кому платить за нечаянный грех.

– Я женюсь зимой. Лукьяша просватана, сговорена. У меня невеста есть, у тебя – нет. Значит, тебе ответ держать, – возмущался первый.

– А кто к ней прижимался ночь? Ты! Не я! И с тебя, значит, спрос весь, – отнекивался второй.

Оба не помнили ничего. Ни проблеска. Ни капельки. Густая хмельная мгла.

Аксинья сжала губы. Ее, сострадательную, многотерпеливую, настиг огонь ярости. Оставив Матвейку сокрушаться о своих ночных забавах, она захлопотала по хозяйству. Работа всегда помогала ей в тяжелую минуту.

К вечеру тетка нашла оправдания для Матвейки. Юный, озорной, нахлебался в непростую ночь. Ей ли, бесстыднице, винить парня?

Оставалось одно: решить, что теперь делать с александровской вдовушкой.

Вечером в избе Зайца собрался совет. Марфа нервно перебирала пальцами, крутилась в раздражении, в конце концов села в бабий кут, прижав к себе сына. Нюра устроилась у ее ног. Георгий, Аксинья и два сорванца сели за стол.

Георгий прочистил горло, вперил злой взгляд в старшего сына.

– Вы о чем думали, негораздки?[19] А?

Парни молчали. Зайчонок лопотал что-то, заглядывал в глаза матери. Марфа ворковала, гладила по голове ненаглядного каганьку.

– Георгий, поздно ругаться… – Аксинья понимала, что криком делу не поможешь.

– Да как не ругаться-то? Таисия родня мне дальняя… Вернее, сам запутался… Не она, а муж ее мой то ли брат в каком-то колене, то ли дядька… Тьфу.

– Мы знали, что ль, – пробурчал Тошка.

– Да вы, блудяшки, мало что той ночью знали, – пропела Марфа. – Блудяшки, – повторила, с удовольствием растягивая озорное слово.

– Ты еще… – Тошка покосился на мачеху.

– Как с матерью разговариваешь! – Георгий заорал в гневе так, что Нюрка пискнула и спряталась под лавку.

Матвей пнул друга, тот хрипнул коротко и в склоку очередную не вступил.

– Только возрази мне! – В гневе Зайца видели редко, но сейчас он был страшен. Раздвоенная губа чуть тряслась, придавая лицу одновременно забавный и жуткий вид.

– Да вы травяного настоя налейте… Что на сухое горло говорить, – переживала Марфа.

Аксинья разлила из глиняного кувшина с отколотым носиком отвар и едва удержалась, чтобы не посмотреть клеймо на донце: отцовской работы кувшин иль нет?

– Я женюсь на этой… Решили мы с Тошкой, – вступил в разговор Матвей. Шея его напряглась, и тетка сразу поняла – будет стоять на своем.

– Решили они! – Аксинья фыркнула, сама устыдившись несерьезности своего звонкого голоса. – А сговор с Лукерьей Репиной?

– Расторгнем, значит.

– Не по обычаю. И семье Лукашиной мы должны будем. – Аксинья не стала продолжать.

Все и так знали, что в случае отказа от сговора семья-виновница обязана уплатить немалые деньги. Для невесты несбывшейся – позор на весь белый свет, для родителей ее – убытки. Кто захочет свататься к девке, от которой отказался жених, есть в ней червоточина, изъян серьезный. Никто в правде копаться не станет – объявят дурным товаром.

– Тебе можно было помолвку расторгнуть. Значит, и Матвейке подобает. – Тошка открыл рот и издевательски посмотрел на Аксинью. Откуда узнал давнюю историю про сговор с Микиткой Ерофеевым?