Искупление

Заяц за прошедшее время измаял свою душу до самого дна. Уложив детишек в Аксиньиной избе – довольные, они заснули на печи в обнимку, – пришел домой, сел на чурбан возле крыльца. «Не уйду», – неразборчиво бурчал Георгий в темноту. Аксинья выходила на улицу, чтобы вдохнуть хмельного воздуха июньской ночи и успокоить Марфиного мужа. Порой Прасковья утешала Георгия, говорила ничего не значащие слова, должные смягчить тревогу. Но он не слушал их ласковых речей, замкнулся в своих страхах и воспоминаниях.

Утешение не приходило. Катерина ушла в полночь, беспокоясь о своем малом сыне. Она послушно выполняла все просьбы Аксиньи, но взгляд ее был сух, движения скупы. «Осуждает», – понимала Аксинья, но слова оправдания, слова о том, что не виновата она, «не было, крест тебе, не было ничего с Семеном», скрипели где-то внутри, но наружу не вылезали.

Как и дитя Марфы.

– Георгий!

Исхудавший, с лихорадочным блеском в глазах Георгий был не похож на себя обычного, вальяжного, веселого увальня.

– Что я скажу тебе, то делай. Не спрашивай меня. Делай.

Он вперил в нее красные, чумные глаза. Слышит иль нет?

– Мать-сыра земля, помоги ты любушке моей, забери ее боль в свое чрево, впитай кровь в траву, вытри пот ветром, напои дождем, огради от лиха. Повторяй…

– Мать-сыра земля… Не поможет, не поможет ей…

– Нет, повторяй… Мать-сыра земля, отдай мне сына моего, не бери его в дети свои, нужен он в мире нашем, забери его боль… – Полузабытые слова, что шептала много лет назад Гречанка над умирающей роженицей, будто огнем начертались в голове Аксиньи. – Вокруг избы ходи да говори. И не останавливайся, слышишь?!

Дюжину раз повторил измученный муж заклинания, прежде чем запомнил.

– И первые слова не позабудь, Георгий…

Теперь женщины слышали его монотонный голос, умолявший неведомые силы помочь. Слова заклятия, старого, как сама земля, оборачивались вокруг избы, и невнятное, жалкое бормотание Георгия Зайца навевало тягостную дрему на Аксинью и Параскеву. Можно ли надеяться, что Мать-сыра земля услышит и поможет…

Марфа не стонала, затихла, пышные косы ее залило потом, рот искривился в страдальческой гримасе. Аксинья забылась коротким сном, сидя у лавки.

– Аксинька, померла она, что ль?

Знахарка еле вырвалась из тяжелого сна, прижала щеку к груди роженицы.

– Не померла. Он… молится?

– Бубнит…

Застучал, загремел ветер, налетевший на деревню как разбойник. На рассвете шум заглушил усталый голос Георгия. Пошел дождь, неистовый ливень, какой редко случается в эту пору.

К обеду Марфа родила слабого, синюшного сына, а сама впала в забытье. Георгий прижал к себе тщедушное тельце и заплакал, не стыдясь баб.

Глава II Дьявольское искушение

1. В зубах

Сладкоголосые птицы тихо перекликались, порхали с ветви на ветвь. Солнце зависло над Усолкой, окрасило ее червенно-багряными и золотыми всполохами. Аксинья сидела, прислонившись к высокой березе, прижала к себе маленькую Нюту, укутала ее в шерстяное одеяло. Ночь медленно подкралась на темных лапах, зажгла звезды, открыла для лесных зверей охоту.

Совсем рядом с Аксиньей в кустах завозился кто-то крупный и нетерпеливый. Резанул по ушам вой, она вскочила и стала лихорадочно оглядываться. Вой становился все громче и скоро заполнил собой весь лес. Сердце замерло, а потом забилось в лихорадочной пляске: как выжить?

Черный как ночь волк с горящими темными глазами выскочил на опушку. Он долго смотрел на женщину с ребенком и ощерил пасть, полную острых зубов.

– Ты дитя не трогай, меня возьми. – Голос женщины почти не дрожал.

Волк поднял голову и завыл, душа наполнилась тоской и горечью. Скоро ему ответил второй волк, и их протяжная песня продолжалась долго, сплеталась в единый протяжный звук, потом распадалась на два голоса, потом вновь соединялась красивым и пугающим напевом.

Черный волк опустил морду и подскочил к Аксинье, вгрызся в руку… Стрелой из чащи вылетело что-то светлое, сцепилось в один клубок с черным зверем, лишь клочья шерсти летели в стороны, прямо в лицо Аксинье. Она согнулась, закрыла телом дочь… Нюта открыла глаза и шепнула, не выказав ни малейшего страха:

– Тятя…

Темной бесформенной кучей остался лежать черный волк, навеки закрыв глаза. Светлый зверь подошел к Аксинье, сверкнув синими глазами, и…

Петух закричал, возвещая, что скоро начнется новый день. Кошмары терзали каждую ночь, рассказывая всякий раз одну и ту же историю. Аксинье не нужен был совет толковательницы: она и сама понимала, что значит ее назойливый сон. Хоть раз бы вспомнить на той опушке, что все происходит не на самом деле, не переживать дикий страх за жизнь дочери, за исход волчьей драки… Но всякий раз Аксинья погружалась в темную пучину кошмара, будто в настоящую жизнь.

За утренними хлопотами, растопкой печи, кормлением детей Аксинья забыла о главном: сегодня предстоит ей не самое простое дело. Сегодня она должна расстаться с вещицей, что напоминала ей о муже, о чистой любви, о счастливых годах, что казались сейчас невозможной сказкой.

– Мы на горку, тетушка. Можно?