В конце марта мы разыгрывали отпуска. Прошло всего два месяца, но я помню тот день словно в тумане – столько всего случилось с тех пор и столько людей погибло в Ремарке. Время идет здесь иначе, напоминая канат, на котором кто-то завязал толстые узлы. Никто из нас с тех пор не поехал в увольнение. Даже те, кто, как Вим Гаус, очень хотел навестить семью, не получили разрешения от командования.
Тем более странной кажется информация, с которой приходит к нам сержант. С десятого июня вся рота получит недельный отпуск, плюс время на дорогу домой. Голя сообщает об этом командирам отделений с кислой физиономией, словно объявляя о вспышке эпидемии гриппа и крахе на рамманской бирже.
– Что случилось, господин сержант? – спрашивает Ларс.
– Наконец-то вы дождались. Можете известить своих солдат и семьи.
– Но почему именно сейчас?
В углу коридора наступает гробовая тишина. Похоже, мы все постепенно догадываемся, в чем дело. У неожиданного отпуска наверняка есть второе дно.
– Господа, не хочу быть дурным пророком, но для меня это пахнет крупной операцией, – наконец отвечает сержант. – Нас отпускают, чтобы мы немного отдохнули, а потом мы окажемся в глубокой заднице.
– Лейтенант что-то говорил про Тригель, – замечает Вернер.
– Именно, нас пошлют в пустыню. – У Голи явно нет желания продолжать разговор. – Пейте, трахайте девок, или чего вам там еще хочется, и возвращайтесь в хорошей форме. Отпуск через девять дней.
Мы провожаем его взглядом до поворота коридора.
– Заебательская новость, – глупо радуется Усиль.
– Сраная пустыня, – тихо говорит Вернер. – Проклятая сраная страна.
Отчего-то мне не хочется с ними спорить.
Я наконец нахожу время позвонить капитану Ахари. Собственно, меня уговорила Неми, с которой я только что беседовал по телефону. Я услышал, что она уже чувствует себя лучше и главный страх прошел после разговора с лейтенантом Мерстремом. Армия проявила милосердие и не отправит ее домой, так что она засы́пала меня сплетнями с базы Кентавр и разными мелочами, которые прочитала в Сети. Я заканчиваю разговор в легком замешательстве, но с широкой улыбкой на лице, а затем набираю номер ремарца.
Телефон долго не отвечает. Я уже собираюсь прервать связь, когда в трубке раздается слегка хриплый женский голос. Я спрашиваю капитана, медленно и отчетливо произнося его фамилию, но женщина что-то кричит по-ремаркски, и я ничего не могу понять. Наконец я нажимаю на красную трубку и вызываю из комнаты Пурича.
Даниэль берется за дело с неохотой. Он не особый любитель болтать с местными, которых понимает с пятого на десятое. Но он отлично справляется с задачей – когда женщина снова отвечает, он говорит с ней минут пять, а затем отдает мне коммуникатор и, сгорбившись, устремляет взгляд в пол.
– Ну, говори, чего выяснил.
– Саломон Ахари погиб два дня назад. Если я правильно понял, он попал в засаду недалеко от своего участка. Его жена, то есть вдова… – Даниэль на мгновение замолкает. – В общем, та женщина сказала, что пуля угодила ему в висок.
– Он не умирал часами, не мучился?
– Нет, не мучился.
– И то хорошо.
Я ощущаю пустоту, будто кто-то выдолбил в мозге дыру и пропустил сквозь нее холодный свет. Я о многом еще хотел расспросить капитана и поблагодарить его за оказанную помощь. Мысль, что я больше не услышу его смешную речь, оказывается еще более горькой, чем я ожидал.
Естественно, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что в любой день нас может настичь пуля или осколок «айдика». Мы все тут в какой-то степени готовы к смерти. И тем не менее я не в силах смириться с тем, что погиб очередной человек, которого я знал. Хороший человек и хороший полицейский, пусть даже и ремарец до мозга костей.
Теперь его везет Харон на своей лодке к воротам Гадеса. Старухи оплакивают умершего, в воздухе висит сладкий аромат ладана. Клетки тела постепенно распадаются, а атомы, из которых те когда-то состояли, отправляются в дальнейшее путешествие. Саломон Ахари, глядя в темные воды Стикса, наконец понимает, что никакого Гадеса не существует, так же как и самого Стикса, жадного до оболов святого Харона и его заплесневелой лодки.