Искажение

Наверняка мне ввели какое-то лекарство, похоже потеряв терпение. Я внезапно пробуждаюсь, будто кто-то выдернул меня за волосы из сна, и вижу капельницу с сочащейся в мои вены светлой жидкостью. В ногах койки стоят капитан Заубер и лейтенант Дереш. Они о чем-то переговариваются шепотом, глядя на меня как на экзотического паука.

– Наконец-то! Очнулся, – говорит лейтенант, записывая что-то в планшете.

– Оставь нас одних, Харальд. Я хочу поговорить с пациентом. – Линда Заубер закрывает дверь изолятора, бросает взгляд на показания приборов и садится на пустую койку рядом, закинув ногу на ногу. – Как ты себя чувствуешь, Маркус?

– Не знаю, госпожа капитан. Страшно шумит в голове.

– Хочешь воды?

– Нет, спасибо. – Я закрываю глаза; мне очень хреново. – Кажется, меня сейчас стошнит. Такое впечатление, будто покатался на испорченной карусели.

– Возле койки стоит тазик, не стесняйся, – начальница медсанчасти прямо-таки исходит сочувствием.

– Сколько я пробыл без сознания?

– Со времени происшествия прошло около шести дней. Сейчас утро воскресенья десятого апреля. Вчера ты тоже ненадолго приходил в себя, даже взял телефон.

– Не помню.

– Не переживай.

Госпожа капитан распахивает окно и закуривает длинный «редс». Дым сразу же долетает до меня, но тошноты я не чувствую, зато появляется знакомое посасывание под ложечкой. Однако я слишком слаб, чтобы попросить сигарету, к тому же я в больнице.

– Что случилось? – наконец задаю я наиболее очевидный вопрос.

– Мне нужно явиться к командованию базы, так что я не успею тебе все рассказать, как и выяснить ряд беспокоящих меня вопросов. Тебя чем-то поразило – пока мы не знаем причин, но по описанию похоже на электрическую дугу. Твоя жизнь уже вне опасности. Больше всего я боялась повреждения мозга. – Она смотрит на меня проницательным взглядом, свойственным скорее психиатру, чем хирургу. – Тебе следует знать, что Персон и Кольберг умерли до прибытия медиков, а состояние Ротта я бы определила как тяжелое.

Я дотрагиваюсь до своего лица, будто желая убедиться, что оно осталось на месте. Кожа под кончиками пальцев холодная и слегка вспотевшая. Провожу ладонью по лбу, заросшей щеке и подбородку, затем сую пальцы под левую подмышку, ощущая утолщение от повязки и морщась от боли. Увидев это, капитан Заубер велит мне убрать руки.

– Твой стимулятор взорвался, и мне пришлось его удалить, – спокойно говорит она, будто это самая обычная информация. – Об этом никто не знает.

Размашистым мужским жестом она выбрасывает окурок за окно, затем встает надо мной и пытается улыбнуться, но безуспешно. Постоянная тоска давно сожрала ее мимические мышцы, парализовав, словно ботулиновый яд. Я спрашиваю про рядового Ротта, хотя уже знаю, что она ответит. Меня охватывает холодная уверенность, что его разум не мог уцелеть.

– Ему повезло значительно меньше, чем тебе. Он лежит в соседней палате, связанный ремнями.

– Госпожа капитан, он ведет себя так же, как Виктор Гинек?

Мой вопрос чертовски неуместен, и она не обязана сообщать мне подобные сведения. Было бы куда лучше, если бы я свесился с койки и наблевал в тазик.

– Да, капрал, симптомы те же самые. Мы ничем не можем ему помочь.

Резко повернувшись, она идет к двери и уходит, не попрощавшись, злясь на меня и на весь мир.

Успокоительные средства не действуют. Уже шесть дней сгоревший стимулятор ГСМ не раздражает импульсами электрод в моем мозгу. Меня больше не защищает химико-электрическая мантия, преобразуя окружающий мир в знакомые и безопасные образы. Я чувствую, как по подземным каналам, выдолбленным в толще камня, течет живая информация. Огромная махина чернее ночи перемещается на миллиметр в адской бездне, и каждое ее движение, даже крошечное содрогание, создает складку на поверхности реальности.

Чудовище ранено, возможно, оно медленно умирает, и каждый раз, когда пытается пошевелиться, из него изливается светящаяся кровь. Голубая кровь чудовища доводит до безумия, в воздухе мелькают магнетические призраки. Оно столь велико, что могло бы накрыть «шлемом бога» весь город. Я сжимаю кулаки до хруста в костяшках пальцев, ибо ждал этого мгновения всю свою жизнь. Предчувствие сильнее разума.

– Блядь, капрал! Вы что, спите с открытыми глазами?!

Вздрогнув, я сажусь на койке и спускаю ноги на холодный пол. Только теперь замечаю майора Вилмотса: тот стоит на пороге, злой как черт. Похоже, он что-то мне говорил, но я не слышал ни слова. Я пытаюсь подняться.

– Не вставай, Трент, – говорит он на полтона ниже. – Я хотел проверить, пришел ли ты в сознание. Нам нужно поговорить о том, что с тобой случилось.

– Так точно.

Я стискиваю зубы и жду. В голове гаснут чужие мысли и искаженные образы.

Вилмотс ставит стул спинкой ко мне, усаживается на него верхом и вонзает в меня взгляд своих водянистых глаз, словно говоря: «Наверняка ты все врешь, даже если только что признался во всем, включая онанизм в начальной школе, трах с приятелями, лесбиянство и курение гашиша».