Искажение

Эстер потребовала гарантий. Кумиш – единственное место, где мы можем пересечь блокаду, и потому она велела, чтобы боевая группа, которая туда отправится, насчитывала меньше половины личного состава Дисторсии. В этой группе не может быть командира базы, а прежде всего – не может быть Неми. ИИ не хочет рисковать, мы не сбежим из ловушки. Она все тщательно спланировала.

Похоже, сержант Голя получил приказ от лейтенанта, поскольку наблюдал за медсанчастью и перехватил меня сразу же, как только я вышел от Неми. Он лишь позволил товарищам по взводу поздороваться со мной, а потом прогнал их на все четыре стороны, включая Водяную Блоху и Балларда, которые хотели что-нибудь узнать. Проводив меня до палатки, он велел лежащему на койке Усилю съебывать на хрен, а мне – оставаться на месте до особого распоряжения. Когда он в конце концов отправился в здание командования, я принялся за чистку оружия.

Разбирая МСК, стирая с него серую пыль и смазывая, я продолжаю свои подсчеты. Из них следует, что, если в Кумише имеется двадцать пять домов и в каждом живет по десять человек, всего получается двести пятьдесят жителей. Предположив, что там около полусотни маленьких детей, я принимаю в качестве среднего для них вес в двадцать килограммов. Остальные – молодежь, взрослые и старики, двести человек по шестьдесят килограммов, учитывая, что армаи не отличаются высоким ростом и крепким телосложением. В сумме это дает около тринадцати тонн человеческого мяса и костей. Мне снова становится нехорошо, и приходится на какое-то время прервать чистку.

Внезапно я начинаю понимать, что Бернард Вайнхаус, которого я считал законченным психом, наверняка об этом знал. Я помню, как он вдруг поморщился, когда я сказал, что на базе будет дислоцироваться около ста солдат. «Слишком мало, чтобы спасти мир». Тогда я воспринял это в переносном смысле, но Вайнхаус мог иметь в виду регенерацию Корабля. Возможно, Эстер посвящала его в свои планы.

Заебись.

В это мгновение занавеска, отделяющая отсек от коридора, приоткрывается, и я вижу через щель голову Пурича. Он просит у меня разрешения войти, и я с облегчением приглашаю его внутрь. Мне в самом деле не хочется оставаться одному, и я лишь бурчу под нос, чтобы он не расспрашивал меня про туннель.

– Маркус, я по другому делу, – неуверенно говорит Даниэль. – Я хотел тебе кое-что показать.

Он протягивает перед собой обе руки, на тыльной стороне которых появились раны – круглые, точно посередине, сочащиеся кровью. Я невольно вздрагиваю. Выражение лица у него слегка испуганное.

– Ты что, сегодня о что-то поранился?

– Нет, Маркус. Проснулся утром, и уже было так. Да еще, блядь, и хуже становится.

– Нужно немедленно сделать перевязку. – Я кладу оружие на койку и вглядываюсь в его руки. – Почему ты еще не в бинтах?

– Я их только что снял, хотел тебе показать. Сейчас иду в медсанчасть. Сменить повязку.

– Иди к Гильде, пока не началось заражение.

Он молча выходит, но я прекрасно его понимаю. Эти гребаные раны выглядят как стигматы. Что это – аллергия? Не помню, чтобы когда-либо сталкивался с чем-то подобным. А может, это психическая реакция религиозного человека на встречу с демоном? Это могло бы все объяснить.

Вместо обеда Голя ведет меня прямо в здание командования. Оно и к лучшему – мне все равно ничего не полезло бы в глотку. По дороге, перемежая свою речь ругательствами, он сообщает, что Оскар Бенеш обратился в медсанчасть. Якобы у него путается сознание и частичная потеря памяти, но сержант называет его «сраной свиньей» и «гребаным симулянтом», так что в болезнь, он, похоже, не верит. Если капитан Заубер не подтвердит ухудшившегося здоровья старшего рядового Бенеша, мне не хотелось бы оказаться в его шкуре.

Прежде чем пойти к капитану, мы спускаемся в подвал навестить Ларса Нормана, который остается единственным психически здоровым «заключенным». Рядовой Лукас открывает дверь в небольшое помещение. Из соседней камеры доносится отчаянный вой, сопровождающийся странным царапаньем, но у Нормана царит спокойствие и образцовый порядок. Он сидит на матрасе, читая в проволочных очках цветную газету, и медленно поднимает взгляд. Когда до него наконец доходит, кто перед ним, он тут же вскакивает, будто у него в ногах пружины.

– Маркус! Командир! – Он заключает нас в объятия.

– Поумнел немного, Ларс? Или все такой же долбоеб? – спрашивает Голя.

– Виноват, господин сержант! Виноват. – В глазах моего друга стоят слезы. – Не знаю, что на меня нашло. Мне уже лучше! В самом деле – лучше.

Он никогда не принадлежал к числу особо разговорчивых, но теперь болтает без умолку, будто наглотался наркоты. Видимо, заключение меньше чем на сутки дало о себе знать, и он изо всех сил пытается заглушить стыд, который, похоже, прекрасно осознает. Дело не в том, что он пытался сбежать, а в том, что он собирался бросить своих товарищей.

Сержант особо его не слушает и решает вопрос с ходу, как бы между делом, хотя для нашего взвода это ключевой вопрос. Сообщив часовому, что забирает Ларса с собой, он ведет нас к выходу из здания.