Ирка Хортица и компания

— Закрой свой грязный рот, змейская подстилка! — взмахнула рука в кольчужной рукавице и девушка с криком отлетела прочь. Только что держащаяся за макушку «фигура» резко, как пружина, выпрямилась… и ткнулась навершием шелома под самый потолок. Пришелец оказался высоченным, широкоплечим молодым мужчиной — круглое лицо обрамляла небольшая бородка. То ли отсвет пожара, то ли огонь ярости окрасил его щеки алым румянцем. Хватаясь за меч, мужчина шагнул к распростертой на полу девушке…

— Ужели пестуны учили тебя на чужое подворье аки тать вламываться да девок мечом пластать, Добрыня, мальчик мой? — сквозь клубящийся по терему дым на лестнице в верхнее житье проступила вторая фигура — тож мужская. Этот второй был хоть и высок, но тонок и гибок, как хлыст, да и плечами поуже, и облекала те плечи не кольчуга, а богатая узорчатая рубаха, а длинные, черные с багряными прядями волосы стягивал кожаный ремешок. Но почему-то не возникало и мысли, что стоящий на лестнице хозяин хоть в чем слабее пришельца.

— Он не твой и ужо не мальчик, всяко в жизни его бывало. — раздался резкий женский голос. Подбирая край поневы, через порог вступила высокая — чуть не вровень с мужчинами — баба. Лицо ее было белым и гладким, как у девушки, но уверенный и властный взгляд обрамленных длинными ресницами глаз не оставлял сомнений, что за плечами у нее изрядная жизнь, а волосы, спрятанные под повойником, столь же изрядно тронуты сединой.

— Приветствую тебя, Амелфа Тимофеевна, супруга моя и мать моего сына! — чуть склонил голову стоящий на лестнице.

— Я тебе не сын! У меня есть отец! Я — Добрыня Никитич! — выкрикнул молодой, снова хватаясь за меч.

— Лучше быть единой женой честнóго боярина, чем трехдюжинной змея-Велеса. — поджав губы, бросила Амелфа Тимофеевна.

— Слишком высоко ставишь ты мою мощь, супруга моя — всего лишь семнадцатой. — глаза змея насмешливо блеснули.

— А ты не сильно печалился, когда сынок меня увез — быстро себе осьмнадцатую нашел! — мгновенно теряя ледяное свое самообладание, прошипела Амелфа, и лицо ее стало вдруг совсем юным, а глаза вспыхнули шальным огнем.

— Надо было догнать — ты все также хороша, вовсе не изменилась. — теперь змей уже улыбался, а женщина вдруг закраснелась и потупилась.

— Не пытайся снова обольстить мою мать, она — боярыня киевская и до твоих сладких речей ей дела нет, тварь нелюдская! — загораживая мать плечом шагнул вперед Добрыня. — Я, Добрыня Никитич, посадник великого князя Киевского Владимира Красно Солнышко, говорю тебе — кончилась твоя власть! Новгород принадлежит Владимиру!

— Улицу тоже переименуете? — невозмутимо поинтересовался змей.

— Какую… улицу?

— Так Велесову. — напомнил змей. — Во Владимирскую, полагаю? Хотя если город принадлежит ему… — змей чуть наклонился, заглядывая сквозь окошко, от которого остался лишь узорчатый переплет. — Чего ж твои дружинники истребляют жителей, а, посадник Добрыня Велесович? Прости, Никитич, конечно же, Никитич!

— Эти глупцы осмелились воспротивится, когда мы сбросили в реку твой кумир, скотий, торгашеский бог, и поставили на его место нашего, дружинного, Повелителя Грозы Перуна!

— И верно, глупые людишки — хотят богатства и блага себе, а не князю со дружиною. — губы Велеса растянулись в тонкой змеиной усмешке, от которой вся кровь бросилась в лицо Добрыне. — Бог Перун? — продолжал Велес. — Надо же… а казался таким милым юношей…

— Я тебя не юноша!

— Да я вовсе и не о тебе, мальчик мой. — Велес глянул удивленно. — Ты мне по сю пору младенец, которого я на хвосте качал, и биться с тобой али другими моими детьми я не желаю.

— Правду баишь, много нас там качалось. Хвост был не маленький, так ведь и детей у тебя не мало — от всех-то жен.

— Ты ревнуешь, малыш? Что другие стали змеями, а ты — нет? — на лице змея отразилось искреннее сожаление. — Прости… Твоя мать слишком хороша и я не смог устоять, но любви меж нами так и не сложилось. — он развел руками.

— Я б тебя любила, кабы одна была супружница, от одной меня змееныши твои родились! — выкрикнула Амелфа Тимофеевна. — А ты меня, честну́ю боярскую дочь, привел до своих… вроде этой Маринки! — она кивнула на девушку — зажимая ладонью разбитую скулу, та копошилась под лестницей.

— Княжон, царевен и королевишн. — пробормотал себе под нос змей, перегнулся через резные перильца и в один мах втащил девушку наверх. Обхватил за талию, поддерживая. Глаза Амелфы сделались как у бешенной лисы.

— Мне мерзостно подумать даже, стать гадиной, как ты! — выкрикнул Добрыня. — Так же жрать в три горла, будто три у тебя головы, а не одна, люд честной полонить да на себя работать заставлять, грабить, под хвост себе все грести!

— Полагаешь, ваш людской князь чем-нито лучше меня — если забыть, конечно, об отсутствии у него хвоста? Говорят, по количеству жен он меня уже превзошел — даже у меня не было трех сотен за раз. — змей подумал и добавил. — И за всю жизнь не было. Сейчас ты мой кумир с горы в реку кидаешь, а найдет твой князь себе нового бога — Перуна тож кинешь и свой город наново сожжешь, посадник?