Ипц

— Ну, с этим я не знаю, как быть… — пожал плечами Игорь, — вот вернется Кузьма, он решит, хватит ли этого, — спасатель небрежно кивнул на деньги, — или не хватит. Нас же двое, и, между прочим, жить надо нам обоим. И вообще давно бы так. А то в первый день вы, братцы, делали какие-то туманные заявления насчет благодарности. Вы, чай, думали, что перед вами мальчики. Но ошибаться могут все. Главное, что перемирие сделано, первый шаг к смягчению обстановки совершен. — Рудаков трепался самозабвенно. Он упивался собственной болтовней. — А силой, ребята, вы ничего, кроме известных осложнений, не добьетесь. Мы понимаем, что у вас своя компания, но у нас ведь тоже своя компания. Так что закуривай, садись, поговорим, подружимся, пока Кузьма (человек, между прочим, не маленький) вернется. И зря твой кореш хотел с ним иметь дело на крутом берегу. Кузьма, ей-богу, еле удержался тогда ночью. Он мне говорит потом: «Зря я его пожалел. Лишним свидетелем было бы меньше…»

— О ком ты? — удивился Генка.

— Да твой приятель, с которым ты меня, дело прошлое, хотел подловить тогда в парке. Некто работник угрозыска Прохоров.

— А что он?

— Ну, ты мне мозги не пудри. Будто сам не знаешь. На крутом берегу он хотел столкнуть Кузьму с обрыва. Да сам туда чуть не полетел.

— Я об этом ничего не знаю. Когда это было?

— В ночь поминовения усопших. Вечером того дня, когда вы на велосипеде перевернулись.

— Но он тогда еще вас и не видел.

— Не знаю, видел или не видел, — заворчал Рудаков. — Только я хотел бы предупредить, чтобы так в следующий раз не шутили. Это не остроумно. А то глядишь: жил человек шутил, смеялся — и не стало человека. И смолк его веселый смех. А вот и Кузьма.

Евсиков посмотрел на море, но так ничего и не увидел. Рудаков указал на еле заметную белую точку катера.

— Я думал, это чайка…

— Ты еще и думаешь, салага? Это я так, шучу…

— Денег нам ваших не надо, — сказал Кузьма, — оставь себе: купишь мороженое и минеральной. Советую пить «Семигорскую» — помогает от ожирения. А бумажник на, держи и больше не теряй. С нами дружить надо, а не ссориться. Приходи сегодня в «Рваные паруса», выставишь нам пиво.

— Туда я не могу, там у меня мать работает, — Евсиков виновато улыбнулся. — Давайте в другом месте встретимся. Хотя бы в ресторане.

— И дружка своего прихвати, с кем на велосипеде катался, и Прохоров, или как там его зовут, тоже нам не помешает.

— Не знаю, пойдет ли он. Без него было бы веселее, — с сомнением сказал Евсиков. — Скучный он, как напьется, так зануда занудой…

— Скажи, не мешало бы поговорить, чтобы обиды не оставалось.

* * *

Вечером в ресторане собрались все. Кузьма был в строгом черном костюме, Рудаков в одной рубашке, а Евсиков с приятелем приятно шуршали дедероновыми пиджаками и постоянно улыбались. Прохоров пришел позже. На нем была мятая, заношенная ковбойка. Держал он себя строго и надменно.

После первых тостов за мир и дружбу Кузьма склонился к Прохорову и шепотом спросил:

— Рука не беспокоит?

— Спасибо, не жалуюсь, — Прохоров пожал плечами.

— Однако мне не ясен стиль вашей работы, — продолжал шептать Кузьма. Все за столиком почтительно не обращали на них внимания, давая понять, что разговоры старших их не интересуют. — Не ясно мне, зачем вам понадобилось сталкивать меня с обрыва? Это же примитивно.

— Вы о чем? — безразличным голосом спросил Прохоров.

— Ладно, забыли. Меня не интересуют чужие ошибки. Однако могу признать, что кое-что заслуживает внимания. Например, то, как вы узнали, что мы пойдем на кладбище и где мы спрятали вещи. — Кузьма говорил и знал, что Прохоров не ответит ни на один из вопросов, но его и не интересовали ответы. Он хотел узнать реакцию Прохорова, тон, которым он будет увиливать от вопросов.

Рудаков царил над столом. Он разливал всем вино, щедро, с видом хозяина, потчевал новых друзей всеми закусками. Было много выпито и за дружбу, и за любовь, и за сотрудничество, хотя кто с кем будет сотрудничать, в чем, каким образом — никто не знал. Больше того, над этим никто и не задумывался.

Кузьма пил наравне со всеми. Пил он всегда плохо. Буквально после нескольких рюмок он хмелел, голова становилась чужой, мысли непонятными и необъяснимыми. Стоило ему наутро следующего дня вспомнить свое поведение, как он расстраивался на целую неделю. Через полчаса он был уже пьян достаточно. Сидел Кузьма нахохлившись и смотрел на всех с нескрываемым раздражением. Он переводил взгляд, полный тяжелой и непонятной злобы, с Прохорова на Евсикова, на его приятеля, назвавшегося Вовой. И каждый из них, столкнувшись со взглядом Кузьмы, поспешно опускал глаза и старался не смотреть в его сторону, Кузьма молчал. Он боялся заговорить. Ему хотелось убедить своих собутыльников в том, что они низкие, никчемные люди, что вообще они мелкота и подонки, о которых неохота руки марать. Кузьма боялся высказаться. Хорошо, что Рудаков трепался за двоих.