ИПЦ

Кузьма спокойно, подчеркнуто спокойно и медленно вышел. Он нарочно скорчил недовольную гримасу. На улице сразу ощутил запах моря. Стрижи летали еще ниже, и еще громче слышался крик чаек. «Будет гроза», — отметил про себя Кузьма. Он стал внимательно оглядываться. Калитка сколочена из толстых двухдюймовых досок и обита металлическими полосами. Запирается на два мощных стальных запора и, наверное, на внутренний ключ. Под запорами Кузьма разглядел еле приметную замочную скважину. Вдоль всего забора тянется проволока. «Интересно». В зарослях крыжовника что-то зеленеет. Собачья будка. «Любопытно, что за зверь в ней живет?» Кузьма тихонько свистнул. Звякнула цепь. Под кустом послышалось шуршание, и, скрипя кольцом по проволоке, выбежал на лужайку перед домом огромный, серый в яблоках дог. Цепи хватило для того, чтобы дог смог подойти к Кузьме. Он стоял, и под его лоснящейся кожей переливались мускулы. Пес зевнул, обнажив ослепительно белые влажные клыки, и потянулся мордой к рукам Кузьмы. Кузьма ощутил его горячее сырое дыхание. Он с трудом сдерживал желание отнять руку. Дог по-щенячьи, вполне дружелюбно, царапнул Кузьму лапой. Брюки предательски затрещали. Краем глаза Кузьма заметил, как шевельнулась занавеска на окне домика. «Да, удрать отсюда не просто. Попасть сюда легче, для этого стоит только перелезть через этот глухой забор. А потом… потом вот эта зверюга». Кузьма поискал глазами и приметил на веревке ватное одеяло, вывешенное, вероятно, для просушки после сырых приморских ночей. «Это очень кстати, — подумал он. — Сдается мне, что уходить придется со скандалом… Все зависит от Музыкантова. Хорошо, если не удосужатся снять одеяло. Впрочем, оно тоже не поможет…» Дверь сарайчика скрипнула, и это прервало его размышления. Вышел Музыкантов, по его постной физиономии Кузьма так и не смог определить, что ожидает его в ближайшие полчаса. Раскрыл им Музыкантов или нет, какого гостя он привел?

— Тебя просят зайти. — Музыкантов стоял, придерживая дверь полуоткрытой. Кузьма, прежде чем войти в помещение, вопросительно в упор посмотрел на Музыкантова. Тот отвел глаза и отвернулся, пропуская Кузьму вперед. Кузьма снова долго привыкал к сумеркам, царившим в сарае. Вновь прозвучал неожиданно молодой голос бородача:

— Гордыни в тебе много! Оставь гордыню, выгони ея из души своей, выкинь ея из сердца своего, и станет оно у тебя чистым и праздничным. Хороший ли ты человек?

— Не мне судить, — Кузьма пожал плечами.

— Брат Анатолий хвалил и возносил тебя, а я вижу, что ты горд и смирения в тебе мало. — И бородач, подперев руками пышные баки, шумно вздохнул: — Молодое горячее сердце, измученное в мирских дрязгах и бестолковой суете. Изболевшее в поисках справедливости. Я сам был молод, сам искал правду, горько поплатился за нее. Злые люди, безбожники, упрятали меня в места вечной скорби. (Потом уже Кузьма узнал, что упрятали бородача в «места скорби» за изнасилование малолетней девочки.) Присядь, брат.

— Спасибо, — вежливым голосом ответил Кузьма и смиренно опустился на краешек скамьи.

— Что привело тебя к нам?

— Он привел, — Кузьма кивнул на Музыкантова.

— А почему в церковь не пошел?

— Не захотел, — наобум отвечал Кузьма. Ему стало ясно, в какого рода «братство» он попал.

— Веры нельзя стыдиться, — значительно сказал бородач. — Ладно, ступайте, — он кивнул Музыкантову, — пусть он сегодня побудет на молении.

Музыкантов взял Кузьму за руку и откинул выцветший гобелен со сценами из охотничьей жизни. Под ковром оказалась небольшая плотная дверь, обитая с двух сторон войлоком.

Дверь отворилась бесшумно. Музыкантов пошарил рукой по стене и щелкнул невидимым выключателем. Загорелась тусклая лампочка и осветила тесное помещение, вероятно, являющееся частью сарая. Прямо посредине этой клетушки Кузьма разглядел широкий люк с тяжелым медным кольцом.

— Нам туда? — спросил Кузьма.

Музыкантов кивнул и стал поднимать крышку люка. Она откинулась тоже бесшумно, видимо, за петлями здесь следили и аккуратно смазывали. Ребята спустились по шершавой бетонной лестнице в подземелье. Стены подвала были выложены старинным красным кирпичом, швы между кирпичами белели ровно, словно разлинованные мелом. В крошечных нишах горели свечи. Они были разноцветные, толстые и тонкие. Пол подземелья посыпан свежим сухим песком, от которого пахло морем. Шагов не слышно, словно ступаешь по воздуху. Песок под ногами неестественно мягкий. В квадратных амбразурах — лики святых, перед ними — рубинового и бирюзового стекла лампады. Язычки пламени словно замерли и даже не колеблются. Воздух недвижим и, непонятно отчего, свеж. Коридор круто повернул налево, и они очутились в просторном помещении со сводчатым потолком. Пол выложен асфальтом. Каждый шаг, многократно повторенный эхом, заставляет вздрагивать.

— Что это? — спросил Кузьма.

«Что это? Что это? Что это, что это…» Эхо воспроизводило и множило не только звук, но и интонацию. Со всех углов спрашивало голосом Кузьмы. Спрашивало издалека, вкрадчиво и внезапно вопрошало прямо из-за спины, прямо над ухом.