ИПЦ

«Однако Кузьма был прав, — думал Рудаков. — И Прохоров оказался Лжепрохоровым. Еще радость — он с ними. Он имеет отношение и к деньгам, и к случаю на станции, и, возможно, к событиям на крутом берегу. А все-таки где я его раньше видел? Рожа у него знакомая больно. Вот, черт, в этом несчастном городе кажется, что всех знаешь, всех уже где-то видел». Рудаков закрыл глаза и попытался представить его лицо. Оно вставало перед спасателем или мертвенно зеленым в свете уличных ртутных фонарей, или пламенно красным в свете спички. И внезапно всплыло другое лицо, с теми же неровными резкими тенями от нижнего освещения. Лицо, колеблющееся в пугливом пламени свечи.

Рудаков вскочил с места. «Это он! Чтоб мне не сойти с этого места, это он! Лжепрохоров и лжеста-рушка — одно лицо. Это надо же… Интересно, где сейчас Кузьма? Как бы они его не пристукнули. Народ по всему серьезный, решительный». Он представил узкоплечего, аккуратненького Кузьму рядом с этим коренастым, широким и мрачным Прохоровым. Рудаков почувствовал то, что люди взрослые и семейные называют отцовской или материнской тревогой. Поднялся с лавочки и быстро зашагал. «Только бы успеть раньше них. А вдвоем-то мы отмахнемся». Так Рудаков утешал себя.

…Нашел он Кузьму не дома, а в самом центре города, около гостиницы. Что там делал Кузьма и отчего не шел домой, оставалось для Игоря непонятным.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Рудаков и только тогда облегченно вздохнул.

Глава пятая

В то время, когда Рудаков объяснялся с Кузьмой, по темной аллее парка шли двое. Один, коренастый и мрачный, не переставая ни на минуту, ругался. Другой, высокий и расхлябанный, молчал и только изредка произносил скучным голосом: «Ну, ладно… Я же не нарочно…» Тогда коренастый останавливался и говорил:

— Виноват! Ты во всем виноват! Твое счастье, что дальше спасателей это дело не пошло пока, но, если дело дойдет до милиции, я не посмотрю на то, что ты мне помогал. И вот мой тебе совет. Как хочешь, мне хоть ты наизнанку вывернись, а бумажник достань. Пока он в чужих руках, лучше на глаза не попадайся. Убью! Пойми ты, идиот, не денег жалко. Ты даже можешь предложить им выкуп. Деньги на днях будут. Ты представляешь, что случится, если эту шпану со спасалки накроет милиция? «Где взяли?» Те, не задумываясь, покажут на тебя. А за тебя я тоже не стал бы ручаться своей головой.

— А за себя ты поручился бы? — спросил Ёвсиков. В ответ он получил лишь новый тычок в спину.

— А может, через станцию попробовать?

— Ни в коем случае. После ваших дурацких игрушек они и так на всех смотрят подозрительно. Спасалка нам нужна. И заваливать ее по твоей милости я не хочу. Сам заварил — сам и расхлебывай.

Таинственная пара вышла из парка. Оказавшись на свету под большим фонарем, они разошлись, не пожимая друг другу рук и не прощаясь вообще.

* * *

Гостиница готовилась ко сну. По мягким ковровым дорожкам бесшумно и величественно скользили дамы в волнующихся халатах и с полотенцами через плечо. А в это время из их номеров горничные во главе с дежурной выводили засидевшихся поклонников. Аппетитно треща новенькой колодой и заглядывая в каждую дверь, прошел преферансист. Его тоскующий взгляд загорался пламенным огнем надежды при виде каждого мужчины. Но потом глаза его притухали, и он, развернувшись на месте, шел в обратную сторону.

Меньшиков распахнул все окна в своем номере и тоже приготовился ко сну. Но лечь ему не пришлось. Позвонил Кузьма. Меньшиков велел ему сейчас же зайти, и Кузьма уже через десять минут сидел у него в номере на диване.

— Сегодня кое-что прояснилось, — сказал Кузьма.

— Интересно?..

— Сегодня объявилась лжестарушка. Ничего из себя… Такая крепкая.

Кузьма пересказал Меньшикову события сегодняшнего дня. Выслушав его, Филипп Степанович переспросил фамилию.

— Он назвался Прохоровым. Фамилия явно чужая, поэтому какая разница — Прохоров или Петров.

— Да разница есть, — неопределенно сказал Меньшиков. — Только очень мне не нравится, что не мы их, а они нас находят. Может, это и к лучшему. Может, тут есть какая-то логика. Правда, я ее пока не вижу.

Меньшиков курил и настойчиво угощал Кузьму «Семигорской» минеральной водой. Тот пил, и морщился, и не понимал, как люди могут находить ее вкусной. Полковник ходил по номеру, курил свой неизменный «Прибой», одну папиросу за другой. Кузьма томился предчувствиями. Наконец Меньшиков остановился и сказал: