ЙОЗЕФ ГЕББЕЛЬС. ОСОБЕННОСТИ НАЦИСТСКОГО ПИАРА

Трудно себе даже вообразить, какое огромное количество директив порождали эти многочисленные конференции. Их количество с 1933 по 1945 год, по достаточно приблизительным оценкам равняется от 80 000 до 100 000 экземпляров[113]. Это и неудивительно, так как любое мало–мальски важное политическое событие находило свое отражение в соответствующих инструкциях. Бывали, правда, дни, когда проговаривался достаточно ограниченный круг проблем или конференции отменялись вовсе. В этих редких случаях бумажная буря ненадолго затихала. Чаще бывало наоборот: множились важные для рейха вопросы — множились директивы. Письменные материалы сопровождала все та же обстановка секретности, что и конференции.

Секретность буквально пронизывала министерство насквозь. То, как она соблюдалась, поистине достойно отдельного упоминания. Сохранение тайны начиналось со строжайшего самоконтроля. Все, имевшие касательство к соответствующему материалу, обязаны были контролировать себя в общении со знакомыми и в кругу семьи. Немцы, с их любовью ко всеобщей классификации и систематизации, исхитрились разделить секретность по степеням. Всего их предполагалось три. Теоретически цветовая дифференциация бланков должна была четко определять степень важности того или иного документа. Однако практика показала, что провести границу между вторым и, скажем, третьим уровнем секретности почти невозможно. На всякий случай бдительность проявляли повсюду и в любых ситуациях.

Работа при этом осложнялась еще и тем фактом, что для передачи информации из Берлина в другие города Германии далеко не во всех случаях дозволялось использовать телеграф и телефон. Однако оказалось, что ничего более удобного и быстрого, чем данные средства связи, нет и в ближайшее время не предвидится.

Была единственная альтернатива: доставка материала в редакцию могла быть осуществлена лично. При этом все обставлялось необыкновенно торжественно. Документы поступали в закрытых кожаных папках. Хранились они в специальных сейфах. Доступ к ним имел лишь человек, непосредственно ответственный за их сохранность. После определенного срока хранения весь материал подлежал уничтожению. Его следовало сжечь или пропустить через специальный измельчитель бумаги. Уничтожаемые документы не намного уменьшали общий объем бумажной массы. Дело в том, что по правилам полагалось составлять специальные протоколы, которые подтверждали факт уничтожения. Главные редакторы должны были лично удостовериться, что все сделано в соответствии с требованиями, и заверить протоколы своими подписями. Лишь после этого протоколы отсылались непосредственно в министерство. Министерство, в свою очередь, имело право устраивать проверки в редакциях на предмет соблюдения всех предписаний по хранению и использованию министерских директив.

Особо тщательно контролировались редакторы. В частности, главный редактор обязан был дать что‑то вроде подписки о неразглашении[114], в которой он подтверждал свои обязанности в отношении соблюдения полной секретности. Он был обязан не допускать к информации лиц, не имевших право на ознакомление с ней. Он нес также ответственность в случае любого непредусмотренного использования материала. Наказуема была и любая попытка «прикрыть» коллег[115].

Существовали ситуации, когда всех перечисленных организационных и карательных мер не хватало. В таких случаях материал приходил с пометкой главы отдела прессы Министерства пропаганды. Это были настолько секретные бумаги, что их, как в известном анекдоте, следовало уничтожать до прочтения. В случае необходимости дальнейшая передача материала производилась самыми разными способами. Среди них можно выделить способы, когда дальнейшее распространение осуществлялось исключительно устно или, наоборот, только письменно, слово в слово или в общих чертах, с подписью или исключительно анонимно. Имя человека, предоставившего подобную информацию, на конференции всегда оставалось в тайне.

Иногда подобные меры приводили к довольно курьезным ситуациям, когда одно ведомство распространяло с пропагандистскими целями фальшивую информацию, а другое ее «вылавливало» и делало далеко идущие выводы из неверных предпосылок.

Справедливости ради надо сказать, что такие замысловатые меры все же не являлись панацеей, поскольку всегда существовал так называемый человеческий фактор. О его существовании говорит тот факт, что современные историки имеют возможность ознакомиться с целым рядом бумаг, которые по идее должны были быть уничтожены сразу по прочтении.