Йоше-телок

Чаще всего, приехав в местечко, он сразу отправлялся на кладбище и останавливался у могильщика. Его свойский тон и профессиональная манера называть все похоронные процедуры на древнееврейском подкупали могильщиков, к которым никто никогда не приезжал на постой. Особенным успехом он пользовался у их жен. Те так и стелились перед ним и Цивьей.

Во многих местечках его приглашали в дом на субботний обед. Простые люди, которые, несмотря на все свои поездки к хасидским ребе, втайне ненавидели знатных персон, разодетых в шелк и бархат, услышали, что при дворе ребе несправедливо обошлись с простым человеком, бедняком, и потому приглашали Куне с дочерью на обед и давали им все самое вкусное. За это Куне в сотый раз пересказывал свою историю о Йоше-телке и нешавском дворе, что доставляло хозяевам большое удовольствие. Они даже приглашали на обед родственников и друзей, чтобы те тоже насладились. Ведя рассказ, реб Куне неспешно и обстоятельно поглощал всю халу, что была на столе, наливал себе водку, стакан за стаканом, и подбадривал Цивью, которая тоже уплетала за обе щеки.

— Ешь, дочка, ешь, — подзадоривал он ее, — не стесняйся, ты среди своих…

А раввины принимали у себя реб Шахне-даена, который тоже делал свое дело.

Субботние столы были уставлены лучшими блюдами. Но реб Шахне почти не притрагивался к пище. Он все оставлял недоеденным, не замечал, что он ест, что ему предлагают. По десять раз кряду макал один и тот же кусок халы в соль, отряхивал и опять макал. Вытаскивал из бульона петрушку и съедал, забыв, что не любит ее. Обед был для него мучением, тягостной обязанностью. Субботние гимны — тоже. Его голова была занята только Йоше-телком и нешавским двором.

Он снова и снова заговаривал о своем. Кипятился, размахивал руками, хватал себя за бороду, шумно сморкался, сыпал цитатами из религиозных книг. Его старая голова была полным-полна книг. Его глаза горели, метали искры.

— Реб Шахне, — просили его раввины, — отложите ваше дело до исхода субботы. В субботу еврей не должен предаваться унынию. Вот, возьмите кусочек рыбки.

Но он даже не слушал их.

— Есть над нами Бог! — бушевал он. — Есть на свете закон, слава Богу, Святой закон!

Богачи начали приставать к нему.

— Даен, — говорили они, — даже Самбатион[161] отдыхает в субботу, а вы — нет.

Реб Шахне не обижался. Он не слышал ничего из того, что ему говорили. Все, что не касалось нешавского двора и Йоше-телка, пролетало мимо его ушей. Он не отдыхал, не спал, не ел, только бегал от бесмедреша к бесмедрешу и произносил речи против Нешавы. Он подстрекал простой люд, не давал покоя раввинам и ученым, разжигал вражду, стучал кулаком по столу, грозил муками ада, эпидемиями, страшной смертью.

Он еще больше отощал, высох и стал совсем как щепка. Глаза запали, покраснели, борода поседела и поредела, голос охрип. Руки, и раньше худые, теперь стали и вовсе костлявыми. Но реб Шахне ничего этого не чувствовал, не видел. Он видел лишь двор ребе, великие грехи, правосудие, которое он, бялогурский даен, должен свершить над жителями Нешавы.

— Люди, Нешава горит! — восклицал он. — Закон для всех один: и для сапожника, и для ребе. Нешава в огне, который, Боже сохрани, может охватить весь народ Израилев! Люди, спасайте город, пока не поздно!

Глава 25

Огонь гнева и вражды охватил еврейские города и местечки по обе стороны границы.

Словно штормовой ветер, что гонит языки пламени по крышам, несся вперед реб Шахне — яростный, трепещущий. Он летел по дорогам, пылал сам и поджигал все вокруг.

Прежде всего он будоражил раввинов.

И в Галиции, и в русской Польше раввины давно уже не были рады хасидским ребе. Слишком уж те стали мешаться в их дела, настраивать против них хасидов, повсюду распихивать зятьев, родичей, собственных людей. В галицийских городах ребе не желали довольствоваться своим положением, им хотелось еще и раввинского почета. Мало кто из них мог разрешить хоть один религиозный вопрос, но это не было для них помехой: подобными делами занимались их ученые «няньки», а титул, деньги и почет доставались ребе. Своим «нянькам» они давали взамен лишь несколько рейнских гульденов.

Нешавский цадик доставлял раввинам больше всего беспокойства: он всюду пихал свое семейство. Их это страшно раздражало. Они давно имели на него зуб, а история с Йоше-телком их расшевелила. Теперь им не сиделось в мягких креслах.

Между раввинами, живущими по обе стороны границы, начали летать длинные послания с религиозными вопросами и ответами. Каждый подписывался пышным титулом, занимавшим до десяти строк мелким раввинским почерком. Начали эту переписку важные персоны, светила из больших городов, авторы многих книг.

Ученый муж из Перемышля по прозвищу Медвежий Рык первым послал письмо, полное премудростей, ученому мужу из Люблина, автору книги «Желанный Борух»[162].