Йоше-телок

Но Малкеле не слушала ее, продолжала делать свое дело, кричала, приказывала детям горланить, стучать, петь, танцевать. Тетя, не привыкшая к детям, стонала, что они терзают ее слух, мешают читать притчи о праведниках. Малкеле это ничуть не заботило.

— Стучите, ребята! — приказывала она. — Надо, чтобы поезд скорее прибыл в Будапешт.

И свадьбы девочка справляла так шумно, что однажды соседки пришли жаловаться. Во время одной из свадеб, на которой она была невестой, а восьмилетний мальчик из хедера — женихом, Малкеле приказала двум подружкам, «матерям молодых», проводить жениха и невесту «на брачное ложе». Дети рассказали об этом матерям, и те пришли жаловаться Эйделе.

— Ребецн, милая… чтобы ребенок — и знал такие вещи!..

В течение нескольких дней тетя пыталась выведать у девочки, где она это услышала, кто ей о таком рассказывал. Но Малкеле молчала. Ночью тетя не могла уснуть и разбудила мужа.

— Послушай, — тормошила она его, теребя за ермолку и не называя по имени[66], — послушай, как бы девчонка не навлекла на нас стыд и позор!..

Потом Малкеле прониклась любовью к маленьким детям, но любовью такой буйной, что матери убегали от нее. Если ей где-то попадался маленький ребенок, она начинала его целовать с такой силой, так крепко обнимать и тискать, что тот начинал задыхаться.

— Чертовка идет! — кричали женщины, завидев Малкеле, и убегали от нее.

Матери выдумали, будто у девочки дурной глаз, будто она наводит порчу, и втихомолку посылали ей проклятия:

— Соль тебе в глаза, перец тебе в нос…

Как только заболевал ребенок, мать прибегала к Эйделе-ребецн вырвать нитку из бахромы на платке Малкеле, чтобы сжечь ее и снять сглаз. Все платки, что покупала ей тетя, превратились в лохмотья. Тетя сгорала со стыда.

В тринадцать лет девочка в первый раз сбежала из дома.

Без одежек, без белья, без гроша в кармане она села на поезд и отправилась в Будапешт к маме, о которой не знала ничего, даже адреса. Ее нашли и с полицией ссадили с поезда на полдороге. Тетя думала, что девочка будет плакать, упадет ей в ноги просить прощения. Но Малкеле даже не опустила взгляд. Упрямыми глазами, в которых уже зарождалась тоска, она посмотрела в глаза тетке и сказала:

— Я снова сбегу… К маме…

Дядя и тетя стали целыми днями говорить дурное о ее матери. Они вновь и вновь рассказывали девочке, как из-за беглянки расстался с жизнью ее муж, отец Малкеле. Описывали стыд и позор, который она навлекла на всю семью. В красках изображали каменное сердце женщины, не желающей ничего знать о собственном ребенке. Но Малкеле все это не трогало. Она стояла на своем:

— Хочу к маме.

— Да ведь у нее тебе придется есть свинину.

— Хочу к маме…

— Тебе придется жить среди гоев.

— Хочу к маме.

— Тебя там, Боже упаси, окрестят…

— Хочу к маме… Я от вас сбегу!

Малкеле сдержала слово. Она еще дважды убегала из дома. Свою мать она не нашла. Та словно в воду канула, исчезла, и Малкеле пришлось вернуться в Перемышль к дяде с тетей. Но с того дня она замолчала, никому не говорила ни слова, не хотела ни с кем видеться. Целые дни она просиживала у окна, наблюдала за офицерами из крепости, которые время от времени появлялись на улице. Она долго наблюдала за ними, за каждым офицером, по мере того как тот становился все меньше, меньше и в конце концов совсем исчезал.

Вот тогда-то и приехал из Нешавы дядя со счастливой новостью. Для семьи это стало облегчением. Чужая девочка, враждебная людям, ни денег, ни доброго имени — они знали, что такая могла бы просидеть в девках до седых волос или, Боже упаси, выйти за ремесленника.

— Такое счастье, — говорили они.

Но сами не верили своему счастью.

— Как дожить до того дня, когда я увижу ее под хупой? — Тетя Эйделе возводила глаза к закопченным балкам. — Разве что помогут заслуги предков!

И заслуги предков помогли. Тетя Малкеле дожила до свадьбы Малкеле. И даже до дней семи благословений. Но тревога ее не утихла, наоборот, она росла с каждым часом, с каждой минутой.

— Что-то уж слишком гладко все идет, не сглазить бы, — то и дело говорила она мужу, — у меня сердце не на месте, не случилось бы чего.

Но ничего не случилось.