Йони и Шош

– Ты говоришь, что Иоаким ночами пребывает в молельном доме. А где почивает Шош? Одна в супружеской спальне?

– Нет, на такой случай у нее своя спаленка есть. Шош боится по ночам оставаться одной, поэтому я в ее комнате укладываюсь. Иоаким знает и одобряет.

– А если б она ночью вышла в сад, ты бы услыхала?

– Никто ночью в сад не выходит, сторож выпускает злющих собак.

– Давай говорить о последнем месяце. Допустим, по какой-то причине Шош покинула комнату, в сени или еще куда вышла, ты бы заметила?

– В последний месяц – нет, не заметила бы.

– Почему?

– Муж мой на побывку с войны вернулся. Хочет, чтобы я с ним дома ночевала. Я привела вместо себя младшую сестру, девчонку. Шош согласилась. Но сестрица моя спит как убитая, бесполезно тебе с ней говорить, ничего не добьешься. Другие служанки живут в своих домах. Сюда являются утром, уходят вечером.

– Стало быть, ты не знаешь, покидала ли Шош спальню по ночам в последнее время?

– Не знаю.

– А ежели ночью пожар в доме случится, как домашним спасаться, куда бежать? В саду ведь лютые псы!

– Слыхала я, что у хозяев есть тайный подземный ход из дома прямо за ограду сада. Где этот ход – не знаю.

– Когда Шош купается, девушки закрывают пруд полотнищами. Зачем?

– Как это зачем? Чтоб никто не подглядывал!

– Так, вроде, чужих мужчин-то в саду не бывает днем?

– Чужих не бывает, а сторож?

– А из-за ограды можно подглядеть?

– Не знаю.

– Позови девушек, пусть встанут вокруг пруда с полотнищами, а я пройдусь вокруг ограды и сам проверю.

– А меня ты отпускаешь?

– Ты можешь идти. Спасибо.

***

Даниэль обошел сад снаружи. Убедился в правоте сторожа: из-за ограды пруд глазу не доступен, и ничего углядеть нельзя. Теперь ложь старцев больше не вызывала сомнений.

“Не удивляюсь, что Тевель и Юваль так смело врали мне, – размышлял Даниэль, – дескать, видели, как Шош прелюбодействует в саду – ведь о мохнатых ночных сторожах им ничего не было известно. А когда в доме у Иоакима на исходе субботы они оговорили Шош, то, к счастью своему, не назвали места, где происходило мнимое святотатство – иначе хозяин сразу уличил бы их во лжи!”

“Судьи, по словам охранника, не приходят к Иоакиму днем, – продолжал рассуждать дознаватель, – а из-за ограды пруд не виден. Откуда же они могли подглядывать? Даже если бы без ведома сторожа оказались они в саду во время купания хозяйки, то сквозь полотнища ничего бы не узрели, и Шош это знает. Примем также во внимание, что проблемные старики навряд ли стали бы домогаться близости с молодой женщиной. Я все больше сомневаюсь в правдивости слов Шошаны!”

Глава 10

Самые плодотворные идеи приходили в голову к Даниэлю, когда он, наслаждаясь тишиной, размышлял, сидя в своей рабочей комнате. Этим утром ему помешали: из окна раздался гам детских голосов, который довольно скоро сменился рёвом. “Как всегда, старшие обижают младших, – подумал отец семейства, – что ж, разве я не так рос?”

На зов мужа о помощи явилась Авишаг. “Наши любимые чада чересчур расшумелись, мешают мне мыслить. Будь добра, дорогая, уйми их. Только не ищи правых и виноватых – гиблое дело. Лучше отвлеки!” – обратился Даниэль к супруге с просьбой и советом.

Многоопытная в воспитании детей Авишаг не нуждалась в такого рода подсказках. В отличие от Даниэля, она не занималась скрупулезным дознанием, не выслушивала безнадежно противоположные свидетельства обиженных и обидчиков, а сразу и по справедливости назначала равное для всех наказание. В данном случае она посулила всем нарушителям спокойствия лишить их послеобеденной дыни. Ребятишки помирились, и, зная отходчивый характер матери, притихли в надежде на прощение.

Установилась тишина. Сквозь открытое окно слышалось успокаивающее шуршание ветвей садовых деревьев, да отдаленное щебетание птиц – дневная прибавка к предрассветному пению. Ничто более не мешало возобновлению полета мысли нашего расследователя.

“Преступление почтенных судей достаточно очевидно, – рассуждал Даниэль, – и я в скором времени без опаски смогу предъявить публике свои находки и доказательства. Но неужели и бедная Шош тоже нарушил закон? Может статься, грех ее не в том, в чем ее ложно обвинили Тевель и Ювель, а в неприглядном ином. Однако, как хотелось бы убедиться в ее правоте, как не желаю я горя Иоакиму и Хилкие! Да, я сомневаюсь в ее честности, но мои подозрения хоть и небезосновательны, но могут и не подтвердиться!”

Долг велел Даниэлю не поддаваться чувствам, но строго следовать диктату беспощадных фактов и железной логике, употребляя всю мощь серых клеточек его в высшей степени продуктивного мозга.

“Я продолжу с прежним рвением твердо и непредвзято выяснять обстоятельства дела, – говорил себе Даниэль, – и ближайший мой разговор состоится в темнице. Намереваюсь беседовать с осужденными купцами. Надеюсь получить от них новые важные сведения. Я не стану привлекать Акиву. Сам он пока не объявляется, стало быть, задачу свою до конца не решил”.

***