Ион

Ион рухнул наземь от второго удара, разбившего ему голову. Следующего удара он уже не почувствовал, как не почувствовал боли и от первого… Пришел он сюда прямо из корчмы, опьяневший больше от счастья, чем от ракии, хотя выпил столько, что перепугал Аврумову вдову. Идя сюда, он весело насвистывал, как в былые времена, когда был холостым и ходил по девкам, еще не помышляя о женитьбе. Душа его была так полна радости, что он еле сдерживался, чтобы не запрыгать, не обнимать все заборы, мимо которых шел, и всех собак, брехавших по дворам. Прокрадываясь во двор к Флорике, он выругался сквозь зубы: калитка скрипнула, и он испугался, что разбудил Сависту. Впрочем, он уже решил, что, если она проснется и пикнет, он ее стукнет без дальних слов. Калитку он нарочно оставил настежь, чтобы опять не заскрипела, когда он будет уходить. Все у него было тщательно рассчитано, только о Джеордже он ни разу не подумал, как будто тот и не существовал на свете.

Когда дверь из сеней с шумом отворилась, ему запало в голову, что надо шепнуть «тсс», все из-за той же Сависты. По шагам он догадался, что это не Флорика. Ревнивая мысль молнией пронеслась у него: наверно, другой обнимал его душеньку… О Джеордже он и не подумал. Не успел он и скрипнуть зубами, как услышал голос Джеордже. И этот голос так ошеломил его, что он весь сразу ослаб, не мог даже рукой шевельнуть. Но в мозгу его засело это «тсс», и он по-глупому невольно проронил его.

В ту же секунду он вдруг понял, что пришел его последний час. Сознание его прояснилось, хотя губы продолжали шептать «тсс» все тише и неувереннее. Он ждал ударов, озабоченный лишь одним: чем ударит? Явственно услышал, как в воздухе что-то просвистело, почувствовал, что правую руку полоснуло чем-то острым, но боли не было, а только странный жар, от которого запылал мозг и, точно в бреду, быстро замелькали воспоминания, — как он ходил в лицей в Армадию, как бросил его потом, чтобы пасти скотину в поле, водить плуг, как впервые полюбил дочь учителя Симиона Бутуною, теперь замужнюю, в Сэскуце, как хотелось ему заиметь все больше и больше земли, потом вспомнил Ану, ребенка, Флорику, Титу и всю семью Херделей, как хорошо они пели по вечерам на галерее, и ему стало жалко, что все было напрасно и его земля никому не достанется… Опять что-то просвистело, как грозный ураган в бескрайней пустыне, и он понял, что его опять ударят… Потом вдруг наступила полная тьма, как бывает, когда задуешь свечу.

После он очнулся, как от тяжелого сна. Он не соображал, сколько времени пробыл без сознания и что произошло. Только когда услышал собственные стоны, припомнил… Он весь промок. Ощущение было такое, словно он лежал в грязной луже. «Наверно, моя кровь!» — подумал он. Хотел ощупать себя, но не мог двинуть правой рукой. Он с трудом приоткрыл усталые глаза. Моросил дождь. Мелкие капли, падая, кололи ему лицо, потому что все оно горело. Воздух был серый, как перед рассветом, но небо обложили тучи, и дождь все сеял и сеял, мелкий, холодный, маслянистый. Страшная боль билась в каждой его жилке, клокотала в мозгу, голова кружилась. С каждым стоном ему точно вонзали нож в грудь. А он думал лишь о луже, в которой лежал пластом, она вызывала у него отвращение, и хотелось выбраться из нее во что бы то ни стало. «Околеваю, как собака!» — пронеслось вдруг в его мозгу, озаренном вспышкой отчаяния.

И тут он пополз из последних сил, опираясь на левую руку, невзирая на страшнейшие муки, от которых разрывалось все тело. Он стонал со стиснутыми зубами и полз все дальше, дальше. Так с четверть часа длилась жесточайшая эта пытка, что помогла ему добраться до старого орехового дерева возле плетня, выходившего на улицу. Еще бы проползти два шага, и он был бы у калитки. Но под орехом у него опять померкло в глазах. Только глухие стоны еще содрогали искромсанное тело…

Потом дождь перестал. С деревьев и застрех все реже падали капли. Тучи рассеялись. Засинело свежее, умытое небо. Где-то протяжно и зычно замычала корова, и по всему селу испуганно залаяли разбуженные от дремоты собаки. Бойко и горласто перекликались петухи. Люди показались на дворах, протирая глаза от сна, потягиваясь. На Большой улице загромыхали телеги, выезжавшие в поле.

Параскива, вдова Думитру Моаркэша, первой прошла мимо дома Джеордже; поеживаясь, она торопливо шлепала босыми ногами по жидкой холодной грязи, кутая платком рот и шею. Тяжелый хрип поразил ее, она остолбенела. Перекрестилась в страхе, но все же подошла к плетню и увидела в щель окровавленного Иона. Она стала отчаянно кричать, точно на нее напали разбойники:

— Помогите!.. Караул!.. Помогите!..