Йоханнес Кабал, Некромант (ЛП)

здоровенного типа, чья голова напоминала оживший камень — тот стоял на воротах и внимательно

рассматривал уходящих. Барроу понимал, что надеяться выстоять против камнеголового,

вооружившись чем-нибудь легче противотанкового ружья, не стоит. Беглый осмотр забора, что

окружал "Ярмарку Братьев Кабалов", показал, что этим путём ему тоже не выбраться: двадцать футов

в высоту, колючая проволока. Он-то полагал, что глупо было наклонить забор вовнутрь, что его не

той стороной поставили. В конце концов, таким образом он скорее не давал людям выйти, чем войти.

Теперь Барроу был не так уверен в глупости этой идеи. Получается, он в ловушке. В этом случае

остаётся только прятаться до рассвета. Насколько он заметил в свой прошлый утренний визит,

большинство обитателей ярмарки не были в восторге от солнечного света. Несколько минут назад он

видел группу порхающих тёмных существ, что пробирались по крышам и вывескам. Их можно было

увидеть, только потому, что он сам находился вдали от ярких огней; горожане внизу оставались в

полном неведении о вприпрыжку бегущей ораве чудовищ всего в нескольких футах у них над

головами, скрытых сверкающими огнями, неоном и люминесцентными лампами, которые ещё больше

сгущали темноту вокруг.

Барроу вспомнил то неприятное ощущение, будто должно случиться что-то дурное, которое

преследовало его почти весь день, ощущение, которое он именовал словом "страх", и улыбнулся. Нет,

то был так, мандраж. Вот теперь он испугался. На поиски бросали все ресурсы, а значит и существ,

которым место разве что в церковных книгах. Существ, которые ни в какое сравнение не шли с теми

чудовищами рода людского, которых всю свою карьеру он преследовал и предавал правосудию. Эти

мысли помогли ему; быть может, ему удастся найти силы, вспомнив тех хищников, которых он

вырвал из толпы и засадил за решётку? Надо попробовать.

Смит, страховой агент, которому доставалось гораздо больше прибыли, чем необходимо. Да, он

до сих пор помнил выражение лица Смита, когда ему огласили приговор — как у избалованного

ребёнка, шалость которого раскрылась. Джонс, доктор, который возомнил себя Богом и лишал жизни

пациентов, которые ему не нравились. Сложное было дело — Джонс участвовал в расследовании в

качестве привлечённого эксперта, и имела место подмена улики, что заставило Барроу внимательнее

присмотреться к доктору; а не причастен ли он? Какого же труда ему стоило убедить начальство

тщательнее изучить историю Джонса. Браун, шляпник с частной коллекцией бюстов, на которых он

выставлял свою продукцию. Если кто-нибудь когда и наслаждался собственным помешательством,

так это Браун. Он и в шляпники пошёл только из-за ассоциации с безумием. Когда его приговорили,

он попросил своего пленителя поговорить с глазу на глаз. Пока его дожидалась полицейская машина,

он близко наклонился к Барроу и, тихонько посмеиваясь, прошептал: "Вообще-то я не сумасшедший.

Притворяюсь, только и всего!" Когда его уводили, он шипел на Барроу — впоследствии это стало их

дежурной шуткой.

И Симпкинс, человек, который убивал, потому что мог. Его взяли по подозрению в пятнадцати

убийствах, а в комнате для допроса он спокойно заявил, что есть ещё тридцать два человека, которых,

наверное, стоит включить в этот список. Барроу до сих пор помнил, как Симпкинс сидел на скамье

подсудимых, когда зачитывали обвинения, не выказывая ни малейшей эмоции, напустив на себя

сдержанный, если не скучающий, вид.

— Вы признаёте себя виновным?

Симпкинс поправил очки, слегка улыбнулся, показывая, что просто хочет помочь, и сказал:

— Да, безусловно.

На допросах он говорил только с Барроу, пропуская мимо ушей вопросы всех остальных, даже

в присутствии последнего.

— Почему важно говорить именно со мной? — спросил Барроу в конце концов. — Это весьма

обременительно.

— Потому что вы видите меня, инспектор Барроу. Другие через некоторое время начинают

терять интерес. Вы, что приятно, видите меня постоянно.

— Не понимаю.

— Моя жизнь не более чем заметка на полях, написанная мягким карандашом, едва видимая.

Меня обходили стороной, не замечали, не обращали на меня внимания. Для меня это стало большим

потрясением, не передать насколько болезненным. С детства я был последним, о ком вспоминали,

если вспоминали вообще. Меня всегда считали тихоней, хотя я вставал во весь рост и кричал: "Вот он

я!" Меня никогда не любили, никогда не презирали, вообще не испытывали ко мне никаких чувств.

Альфред Симпкинс — невидимка. В скором времени это стало меня раздражать. Вот тогда я и начал

привлекать к себе внимание людей.

— Вы начали их убивать.

— Да, убивать. И даже это принесло разочарование. Я надеялся вызвать сильные эмоции у тех,

чьи жизни отнимал. В конце концов, быть убитым, потому что бледного вида коротышка — я не

питаю иллюзий по поводу того, каким вам представляюсь — хочет что-то доказать, надо думать,

кого-то это по меньшей мере разозлит. Было бы обидно, разве нет? Но всё, что я получал — лишь

слабое удивление. Думаю, они и не замечали, что я их убил. Казалось, они недоумевают, расценивая