Йоханнес Кабал, Некромант (ЛП)

имени Ниа. Имя было приятным на слух и он, на секунду прервав мысли, представил, как оно звучит

у него в голове. Затем он достал маленький ключик из кармана своего жилета, открыл ящик стола и

положил её контракт под стопку других. Наверху оставался единственный чистый бланк. Во что бы

то ни стало, нужно сделать так, чтобы его подписали до полуночи. Кабал положил коробку назад,

тщательно запер ящик и снова взял признание. Он пробежался по нему глазами и был в душе удивлён,

насколько оно близко к истине, при том, что рассудок у девушки помутился. Документ исчез у него в

руках ещё несколько раз, после чего он разорвал его в клочья и скормил печке в углу.

Он откинулся на спинку стула и постучал пальцами по столу. Ещё пара часов до захода солнца.

Чем бы заняться? Хорст обещал довести до ума план работ по приведению ярмарки в более

приемлемый вид для тяжёлого на подъём населения этого города, однако, по всей видимости, к своим

бумагам он так и не притрагивался. Кабал вспомнил вчерашний разговор с Хорстом и почувствовал

необъяснимое беспокойство. Хорст говорил о чём-то важном. О том, что явно имело для него

значение, но Йоханнес думал о другом и не уловил о чём именно. Остаётся надеяться, что это не

слишком важно.

В поисках занятия, на которое можно отвлечься, он окинул взглядом кабинет, заметил свою

широкую тетрадь и взял её в руки. Каллиопа играла какое-то произведение, причудливую,

спотыкающуюся мелодию, которая вместе с тем казалась смутно знакомой.

Может, если записать её на бумаге, получиться вспомнить, где он её слышал. Не будучи

человеком, склонным растрачиваться понапрасну, он, тем не менее, со спокойным сердцем взял

карандаш и линейку, аккуратно расчертил станы и начал записывать ноты.

Время шло в тишине, без конца нарушаемой только хрустом точилки для карандашей — Кабал

ненавидел работать тупым инструментом. Снаружи рабочие воплощали недоделанные планы Хорста

в полнейшем молчании. Им не нужно было даже дышать, разве что иногда вздохнуть для вида.

"Палата физиологических уродств" стала "Пристанищем для людей с генетическими недугами", а тон

вывески сменился с "Испытайте ужас..." на "Пополните ваши знания...". "Зал мучений: пытки всех

времён!" превратился в "Людскую бесчеловечность: галерея совести", а "Монстры! Монстры!

Монстры!" — в "Неизвестную природу: чудеса криптозоологии". Сам Кабал начал ловить себя на

интересе к тем зрелищам, мимо которых ходил целый год.

Кабал закончил запись и взглянул на дело своих рук. В мелодии не было ничего знакомого. Не

помог даже лёгкий наклон головы ни на тот, ни на этот бок. Затем, следуя внезапной догадке, он

расчертил ещё несколько станов и записал ту же мелодию снова, на этот раз в обратном порядке. Она

выглядела чересчур жизнерадостной, совершенно не подходила этому месту, и всё же Кабал её не

узнавал. Он попробовал насвистывать произведение и убедился, что слышал его раньше. Тем

временем солнце уже висело над самым горизонтом.

* * *

Барроу сидел у себя в саду, смотрел, как гаснет день, и невзначай спрашивал себя, доживёт ли

он до утра. Сегодня вечером ему придётся пойти в балаган и попытаться найти то подлое и недоброе

нечто, которое не давало ему покоя. Ему не хотелось это делать, совсем не хотелось, ни капельки, он

просто чувствовал, что обязан это сделать. Более того, он чувствовал, что просто обязан как-то

воспрепятствовать этому. Жаль, что не к кому обратиться за помощью. С другой стороны, у него

было очень странное чувство, что если он кому-то сообщит, что братья Кабалы — Йоханнес в

особенности — не просто владельцы балагана, но, по сути вещей, средоточия зла, на которых должны

найтись сияющие рыцари креста, например, он сам, то, скорее всего, ещё до рассвета его лишат

подтяжек и шнурков, и ос ним будет разговаривать добрый психиатр.

Ему вспомнилось то, что он сказал Леони. Он боялся за неё, боялся как никогда раньше. Он

боялся и за себя. "Это просто страх, — подумал он, — страх не может ранить. Какой-нибудь придурок

с топором — вот о чём стоит побеспокоиться". Он попытался представить, как Кабал нападает на него

с топором, с ножом, с ломом, — и улыбнулся. Мистер Кабал, с его-то холодным умом, ведёт себя по-

бандитски? И правда смешно. Затем он вспомнил мёртвый, застывший взгляд Кабала, когда тот

увидел Леони, — и ему сразу стало не до смеха. Через поля до него долетели звуки балаганной

каллиопы: противные, издевательские ноты. Барроу понял, что музыка заиграла в тот самый момент,

когда зашло солнце. Он этому ничуть не удивился.

* * *

Не обращая внимания на каллиопу, Кабал продолжал насвистывать мелодию задом наперёд. Да

как же она называется?

— Я рад, что ты так думаешь, — сказал у него за спиной Хорст.

Кабал обернулся, свист замер у него на губах.

— О чём это ты?

— Ты насвистываешь "Счастье вновь пришло в наш дом" из фильма "В погоне за радугой". У

тебя какое-то извращённое чувство юмора. — Хорст надел пальто и цилиндр. — Прощу прощения, но

мне не слишком нравится здешняя обстановка.

Дверь открылась и закрылась, а Йоханнес Кабал снова остался один, во всех смыслах этого

слова.