Иные земли

Ган не стал отвечать. Он понимал: Север специально выводит его из себя, злит, чтобы ослабить.

– Дай мне поговорить с ней, – твердо сказал он. – Пять минут. И я пойду с тобой.

Он был уверен, что Север откажет. Маска задержала на Кае взгляд темных глаз.

– Пять минут, голубки. – Север понизил голос. – А потом ты сразишься со мной. И постараешься хорошенько. И если ты не придешь, я вернусь и убью тебя у нее на глазах безо всякого поединка.

Круто развернувшись, Север неспешно зашагал в сторону двери.

Ган повернулся к Кае – и вся его решимость прогнать ее, говорить с ней резко, сделать все, чтобы она ушла, растаяла как дым. Она подошла к нему, прижалась всем телом, и Ган почувствовал, что она дрожит. Он обнял ее, уступая желанию касаться ее, прижимать к себе, вдыхать ее запах, – а потом Кая подняла голову, и ее губы и глаза оказались очень близко. Она не плакала и смотрела ему в лицо внимательно и настороженно.

– Пожалуйста, – тихо сказала она, явно старательно подбирая слова, – давай уйдем. Если поспешим, он нас не догонит.

Он через силу усмехнулся:

– Откуда такой пессимизм, моя леди? Не веришь, что я справлюсь с ним? Очень зря.

– Ган, пожалуйста. – Его имя и это «пожалуйста» совсем рядом, сорвавшиеся с ее губ, лишили его воли – всего на мгновение. – Не надо. Я не хочу, чтобы ты… я не хочу, чтобы ты убивал его. Давай уйдем.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Он не оставит меня в покое. Даже если мы уйдем…

Она не слушала:

– Он же… он твой дядя. Я не знаю, что между вами случилось, но ведь все можно исправить, если…

– Нет. Это не исправить, поверь.

– Мы можем уйти, я не понимаю, почему мы не уйдем. – Ее голос дрогнул. – Ган, пожалуйста, давай просто…

– Кая. – Он слегка встряхнул ее, и рыжая прядь упала на лицо. – Ты должна взять себя в руки. Успокойся. Со мной все будет хорошо. Слышишь?

Она медленно кивнула. Ее глаза оставались сухими, только лицо побледнело сильнее.

– Да.

– Скажи: «С тобой все будет хорошо».

Она послушно прошептала, едва шевеля губами:

– С тобой все будет хорошо.

– Да. Но для этого ты должна кое-что сделать.

Она вскинула голову, серые глаза блеснули надеждой. Ган понял: Кая надеется услышать, что у него есть план, который они провернут вместе.

– Не ходи за мной. Пожалуйста. Слышишь? Я тебя прошу.

– Нет…

– Да. Это мое решение. Уважай его. – Теперь он совладал с собой и заговорил твердо: – Я не смогу сосредоточиться, если ты будешь рядом. Я хочу, чтобы ты осталась здесь. Я покончу с этим – и вернусь за тобой. И еще кое-что. – Он заговорил быстрее, чтобы она не начала просить снова: – Если со мной что-то случится, – он сунул руку в карман и достал осколок Гинна, обернутый платком, который он успел забрать в суматохе, – закопай под деревом или брось в реку. Никому не говори где… и сама забудь. Сделай это для меня, хорошо? Я не могу объяснить, но…

Она больше не дрожала.

– И не надо. Объяснишь потом. Ты вернешься ко мне – и мы сделаем то, что нужно. Вместе.

И тогда Ган поцеловал ее – не мог не поцеловать. Даже знай он наверняка, что этот поцелуй будет стоить ему победы в поединке, все равно не удержался бы.

В этот момент он чувствовал себя бессмертным – тонул в ее лесном запахе, рыжем сиянии ее волос, тихом сбивчивом шепоте, нежном дыхании. Ган целовал ее губы, щеки, глаза и знал, что уже победил. Он прошел тропами, которыми никто до него не ходил, и уцелел. Вернулся оттуда, откуда не было надежды вернуться… И все это время она ждала его, его. Его.

Она осталась стоять в коридоре. Образ Каи, глядящей ему вслед – она все еще не плакала – и судорожно стискивающей кулаки, он нес с собой бережно, как еще один оберег в предстоящей схватке… Или как дрожащий огонек свечи, который нужно было уберечь от случайного порыва ветра.

Дневной свет ослепил его, и голова, переставшая было болеть рядом с Каей – как будто его исцеляло одно ее присутствие, – опять начала раскалываться. Было ветрено, и на глаза навернулась слезы. Свет был белым и резким.

Почему-то прежде он всегда представлял себе, что они с Севером сойдутся опять вечером или даже ночью. Ган представлял себе темноту – плотную, живую, полную воспоминаний и кошмаров детства. В этой темноте белым пятном маячило только дядино лицо – такое, каким Ган его помнил. С темными широкими бровями, носом с горбинкой, цепким и насмешливым взглядом и линией рта, как будто прорезанной ударом клинка.

Красивое лицо – в последний раз Ган видел его залитым кровью.

– Вот и ты. – Север приятельски кивнул.

Он сбросил меховой плащ и остался в черной рубахе и штанах, не стесняющих движений. Плащ лежал у его ног, похожий на дохлое животное.

Они оказались на пятачке заднего двора, защищенного от снега высотой стен. В углу громоздились сваленные в кучу старые горшки, палки, тряпки. Кое-где у стен Ган заметил бурые пятна из тех, что въедаются на годы, и старые обломки костей. Судя по всему, дворик использовали для разделки туш.