— То есть тогда, в Венеции, это была Ноктурна? — спросила Настя, не глядя на графа.
— Будь это Ноктурна, мы бы так просто ее не победили. Ты уничтожила артефакт и демона, в котором хранилась только малая доля ее силы. Я на протяжении столетий старался отыскать их и уничтожить. И считал, что справился с задачей. Потом всплыла книга. И я опасаюсь, что точно так же могут появиться и другие артефакты, спрятанные в Иных городах или где-то еще. Достаточно объединить несколько, чтобы вернуть ее. И два из них, я знаю точно, уже есть в распоряжении нашего противника. Пару месяцев назад агентство в США сообщило мне, что из музея в Нью-Йорке похищен камень инков. Помнишь, Джонни?
— Помню, — скрипнул зубами Джонни.
— А теперь у них есть кровь говорящей с призраками, — и черные глаза графа посмотрели прямо в Настину душу. Все внутри ухнуло вниз от страха.
— Но… он говорил, что хочет воскресить призраков, — пробормотала она.
— Наверно, только ты и призраки в это и верили, — усмехнулся граф. — Он хотел набрать твоей крови. Тот факт, что ты жива, дает им возможность вернуться, если набранного им не хватит.
— Почему он сам не сдал свою кровь? — возмущенно спросила Настя.
— Ты — самая сильная из говорящих с призраками. Возможно, единственная, кто может взаимодействовать с ними, как с живыми. Даже если выжать всю кровь из этого мерзавца, она не будет иметь столько силы, как несколько капель твоей. Думаю, именно в тот момент, когда они обнаружили такую сильную говорящую с призраками, у тварей появилась надежда к возрождению Ноктурны. Мне жаль, Настя. Но отныне, ты под охраной. Постоянной. Если та кровь, что у них, станет непригодна для ритуала воскрешения, они вернутся за тобой. И тогда нам предстоит драка похлеще вчерашней.
— Почему бы не убить Настю? — хищно улыбнулась Итсаску. — И не сжечь ее тело?
— Потому что мы можем разыграть эту карту в свою пользу, — сказал граф, слегка дотронувшись до руки вампирши.
Насте стало душно.
— Идите вы знаете куда со своей охраной и ритуальными сжиганиями! — она отодвинула стул и бросилась вон из залы, чуть не сбив официанта, несшего им закуски.
Жила же она без них как-то все это время! И проживет без них. Никто не станет за ней охотиться, что за глупость!
Она выскочила из ресторана все ускоряя шаг, пожалев о том, что не взяла пальто. В глазах стояли слезы. Уже стемнело, зажглись фонари, и улица была пуста. Поэтому, когда в одно мгновение перед ней возник человек, она не успела среагировать и врезалась в него на ходу.
— Простите, — она хотела отстраниться и проскользнуть мимо, но он крепко прижал ее к себе.
— Я же сказал, чтобы ты никуда не ходила одна, — в тихом голосе слегка звенел гнев.
— Мне плевать, что вы говорите, я не хочу больше работать в агентстве и не хочу больше вас всех видеть! — она попыталась вырваться, но он крепко ее держал, его пальцы впились в ее плечи с такой силой, что она была уверена: снова останутся синяки.
— Прекрати этот детский сад.
От этих слов ярость и обида только больше вскипели в душе. В бешенстве от своего бессилия, она рванула посильнее, а когда он удержал ее, наступила ему на ногу, ударила в живот, попыталась отцепить от себя.
— Отпусти меня! Отпусти!
Он больно скрутил ей руки за спиной, предплечьем прижал за горло ее голову к себе, так что дышать она могла только если не сопротивлялась. Силы покинули ее. И она стихла. Его голос у самого ее уха звучал глухими грозовыми раскатами.
— Я тоже не в восторге, что ты всего лишь маленькая и капризная девочка. Было бы куда проще, будь ты вещью. Мне тоже неохота тратить мгновения своей вечности на охрану вспыльчивой, эмоционально неустойчивой смертной, которая норовит ослушаться и сбежать, чтобы я искал ее и объяснялся. Еще раз так сделаешь, Анастасия, и за тобой пойдет Итсаску. Тебе не нравится, но она говорит правду. Твоя жизнь в рамках спасения всеобщего равновесия не стоит ничего. Как и жизнь любого из нас. Если мы охраняем тебя, то потому что мы — команда. Но если ты думаешь, что умнее всех нас и сможешь в одиночку сражаться с тьмой, что собирается вокруг тебя — ты ошибаешься. Все поняла?
Он отпустил ее. Она стояла, не в силах поднять на него глаза. Ей было стыдно за все, что она успела подумать и почувствовать в эти минуты.
— Ты как-то привязал меня к себе? Цезарь сказал…
— Мне незачем это делать, — со вздохом нетерпения, как маленькой, объяснил он. — Ты сама привязалась ко мне. Я знаю, что думают остальные. Я захочу выторговать у тебя душу.
— Это так?
— Я думаю, ты сама мне ее отдашь, — небрежно пожал он плечами.
— И не надейся!