Инцелы. Как девственники становятся террористами

Я росла с мамой и папой, начисто лишенными способности дать мне любовь и чувство безопасности. Начиная с восьми лет, когда мои родители разошлись (папа бросил маму ради другой женщины), я подвергалась регулярному психологическому насилию со стороны мамы. Всю свою ненависть она выливала на меня (я единственный ребенок) и угрожала покончить с собой, если я буду общаться с папой и его новой женщиной (шлюхой, как она ее называла). Я была в полном ужасе и, конечно же, делала всё, что в моих силах, чтобы мама продолжала жить, однако так продолжалось несколько лет: она угрожала, а я жила в страхе. Например, вечером, когда я уже переоделась в пижаму и собиралась лечь спать, она могла выйти в прихожую и начать шнуровать ботинки и надевать верхнюю одежду, хладнокровно сообщив, что собирается сесть в машину и на полной скорости въехать в дерево. Меня охватывала жуткая паника, я цеплялась за ее ноги, кричала и плакала, умоляя не бросать меня, но она отрывала от себя мои руки, выходила из квартиры, закрывала и запирала за собой дверь. После этого я целую вечность сидела на подоконнике, вглядываясь в темноту, и всё плакала и плакала. Я не знала, вернется ли она или же в дверь позвонят полицейские, чтобы сообщить мне: мама мертва, с этого момента мне придется жить самой. Таких сцен было много, и они повергали меня в полный ужас. Иногда мама надевала одежду и говорила, что пойдет топиться в речке, протекавшей за нашим домом. Иногда она придумывала что-то еще. С годами я научилась вести себя в точности так, как надо, чтобы мама была довольна и не покончила с собой. Это стало целью моей жизни.

Когда я дохожу до абзаца, где Петра описывает свои суицидальные планы, меня поражает, как хладнокровный тон контрастирует с драматичным содержанием. Кажется, будто Петра описывает чужие мысли о самоубийстве, а не свои собственные.

Я решила покончить с собой, потому что такая жизнь не для меня. Лучше бы мне было вовсе не рождаться. В течение двадцати лет я получала помощь – и всё равно не справляюсь. Я никогда не смогу перестать ненавидеть себя, это слишком глубоко сидит во мне. Никакой надежды у меня не осталось. Единственное, к чему я стремлюсь, – продержаться еще несколько лет, так как я не хочу, чтобы маме было стыдно, предпочитаю дождаться, пока она умрет. Несмотря на всю боль, что она мне причинила, я всё равно люблю ее больше, чем себя, и мечтаю видеть ее счастливой. Но прожить еще пятьдесят лет в одиночестве, больной и без детей я точно не планирую.

Несколько часов спустя я схожу с поезда. Мы договорились о встрече в кафе вблизи улицы Авенин, в нескольких шагах от Центрального вокзала.