Интерфейс

Закончив разговор, он повесил трубку и переполз на край сидения. Он выбрался из машины с помощью одного из молодых людей в черных очках и встал рядом. От яркого солнечного света он сощурился, и лицо его сморщилось и стало похоже на арройо{35}.

Она узнала бы его даже на обратной стороне Луны: это был сенатор Калеб Рузвельт Маршалл, Республиканец из Колорадо. Он был так стар, что второе имя получил в честь Тедди, а не Франклина Делано. И настолько консервативен, что в тридцатых годах, когда множество юных идеалистов из хороших семей отправились в Испанию, чтобы воевать на стороне революционеров, он уехал драться в рядах фашистов.

Он яростно противился вступлению Америки во Вторую Мировую Войну. Непреклонно поддерживал генерала Макартура{36} и отстаивал его идею «нюкнуть злобных китаез» (прямая цитата) в Корее. Большую часть пятидесятых он провел, выкорчевывая «симпатизанов комми» с Капитолийского холма и из СМИ. Он обзывал Голдуотера{37} розовым. Он рассматривал и Берлинский, и Кубинский кризисы как прекрасную возможность нанести ядерные удары по Советскому Союзу, и вместе с Кертисом Лемеем{38} рекомендовал вбомбить Северный Вьетнам в каменный век.

Он безуспешно баллотировался в президенты в течение сорока лет, с начала пятидесятых до конца восьмидесятых – всякий раз, когда ему казалось, что ведущий кандидат от республиканцев недостаточно злобен, жесток и устрашающ. Последовательно голосовал против программ позитивных действий. Элеанор, однако, достаточно хорошо знала историю, чтобы помнить, как он потряс всех, проголосовав за Акт о Гражданских Правах от 1964 года{39}.

Вот таков он был: превратившись в стереотип настолько одномерный, что уже начинал махриться по краям, он нет-нет да и выкидывал что-нибудь совершенно неожиданное. Он снискал сдержанное одобрение многих, последовательно ненавидя Ричарда Никсона с самого его вступления в должность. На слушаниях по утверждению Кларенса Томаса судьей Верховного Суда он встал на сторону Аниты Хилл{40} и произнес длинную речь в ее защиту в Сенате, не стесняясь в выражениях и не упустив возможности указать на полный распад Американских Ценностей.

Всякий раз, когда казалось, что он начинает реабилитироваться в глазах публики, сенатор совершал какую-нибудь реакционную выходку. Последние несколько лет он отмечал День Прав Животных, отправляясь на семейное ранчо в юго-западном Колорадо, чтобы клеймить ягнят перед объективами телекамер. Этим он обеспечивал себе бездонное общественное внимание, подкреплял репутацию пещерного человека и завоевывал бешеную популярность среди фермеров, жителей Запада и вообще всех, кто зарабатывал на жизнь скотоводством. Он мастерски владел искусством наполнения избирательного фонда.

И вот этот выдубленный временем, бессмертный, загадочный гном стоит перед ее трейлером, окруженный – как наконец до нее дошло – агентами Секретной службы. Она никак не могла сообразить, что ей следует делать – то ли убежать и спрятаться, то ли выйти и поздороваться.

Вскоре он уже стучал в дверь и ей пришлось принять решение. Она заколола волосы на затылке и открыла дверь. Но цепочка осталась на месте, и потому дверь приоткрылась всего лишь на несколько дюймов. Она обнаружила, что смотрит поверх этой цепочки в лицо Калеба Рузвельта Маршалла. Они были примерно одного роста.

– Спокойно, женщина, – сказал он, косясь на цепочку. – Я приехал не для того, чтобы сжечь крест на твоей чертовой лужайке.

Она закрыла дверь, сняла цепочку и открыла ее нараспашку.

– Сенатор Маршалл? – сказала она.

– Элеанор Боксвуд Ричмонд?

– Да.

– Убийца Эрвина Дадли Стренга?

– Ну...

– Самый острый язычок на Западе?

Она рассмеялась.

– Если позволите, я бы хотел кое-что с вами обсудить.

– Входите.

– Вам необязательно приглашать всех, – сказал Маршалл, захлопывая дверь перед носом у агентов.

– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – спросила она.

– Я в состоянии клинической смерти. Все, что мне позволено пить – это непонятные смеси, сваренные фармацевтами. Вы себе такие позволить не можете, а я могу только благодаря гонорарам, – сказал он.

Он говорил как человек, привыкший выступать перед миллионными аудиториями.

– Ну что же, тогда садитесь, где удобно.

– Всякий раз, когда я оказываюсь в сидячем или лежачем положении, мне приходит в голову, что я могу уже и не встать, – сказал он. – Для человека моих лет даже сидение становится опасным. Поэтому я надеюсь, что вы не почувствуете себя неловко, если я останусь стоять.

– Вовсе нет.

Элеанор подтащила высокий барный стул, один из артефактов образа жизни среднего класса, и уселась на него, не потеряв ни дюйма по высоте. Таким образом, они могли продолжать разговаривать лицом к лицу.

– Я знаю, что беседа уже отравлена, поскольку вы считаете меня злобным старикашкой, ненавидящим представителей вашей расы, – сказал сенатор Маршалл.

– Эта мысль приходила мне в голову.