Интеграл похож на саксофон

Концерт оркестра Вайнштейна начинается прологом. На фоне фрагмента из 7-й симфонии Шостаковича — рассказ о мужественном и прекрасном городе на Неве. Пролог — протест против войны и страстный призыв к миру. И это гражданственное начало окрашивает весь концерт: да, нам нужен мир, чтобы жить и работать, чтобы звучали наши песни и музыка — вот эти песни и эта музыка.

Борисова В. Музыкой полон вечер // На смену (Свердловск). 1968. 18 окт.

После ужасов войны наступал мир и лилась песня. Мария Кодряну, удачно выступившая на Сочинском фестивале, была командирована к нам, плюс девушка Ромы Маргуляна, Галя Матвеева (жанровые песни), и простой хороший парень Володя Гневышев (советская эстрада).

Гневышева я запомнил по Тюмени. После Нижнего Тагила и Свердловска мы приехали в Тюмень на ноябрьские праздники, годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Октябрьскую революцию, как известно, отмечали в ноябре из-за перехода Советской республики на новый календарь, поглотивший без следа 13 дней жизни трудового народа.

Иосиф Владимирович родился 28 октября 1918 года; видимо, по старому стилю, потому что свой день рождения он отмечал в ноябре. В Тюмени И. В. исполнялось 50 лет.

К праздничному концерту в городе подошли очень серьезно: собрали сводный симфонический оркестр, мужской и женский хоры, украсили сцену красными флагами, полоскавшимися на театральном ветру. Одного не было — фактурного солиста, который убедительно исполнил бы пафосную песнь. Мы одолжили Тюмени нашего Володю Гневышева.

Ах, какая это была красота, какой взлет! Полсотни хористок в белой кисее, мужской хор в черных костюмах, оркестровая яма, переполненная музыкантами, дирижер с палочкой, мощные вентиляторы, нагоняющие праздничный сквозняк, в котором все ходило волнами, и — Володя. В сером ладно пригнанном костюме, в динамичной позе человека, непреклонно преодолевающего встречный ветер, сильным голосом, паря над действительностью, пел он что-то о партии и народе. Ему вторили сотни глоток, тысячи скрипок, миллионы труб. Душу распирало от гордости — за страну, за народ, за Володю Гневышева. Он понимал уникальную историчность момента, знал, что такой апофеоз уж больше не случится в его жизни, потому что завтра придется снова петь всякую ерунду. Мы решили, что день рождения шефа прошел достойно.

На ноябрьские праздники в Тюмени стояли лютые холода. С выездного концерта, километров за сто, мы возвращались под полночь. Вокруг расстилалась замерзшаястепь, глядя на которую даже из окна теплого «львовского» автобуса становилось зябко. Сломается мотор, встанешь тут — и конец.

Впереди на пустынной дороге показалась одинокая фигурка, какой-то мужичок. Позади нас пятьдесят километров, впереди еще пятьдесят, человек явно не дойдет, замерзнет до утра. Несмотря на строгую инструкцию: в автобус с артистами посторонних не брать, мы остановились, чтобы подобрать путника в ночи. Поставили его на ступеньки возле водителя и сказали: «Стой тут тихонько, пока не доедешь куда надо».

Мужичок оказался навеселе, он постепенно разомлел от тепла, икнул и, подняв вверх палец, значительно произнес: «Вот раньше, помню, усы, трубка. Народ его уважает. А теперь? — Мужичок презрительно сплюнул. — Лысина, бородавка, народ его не уважает…» Автобус мчался по заснеженному шоссе, трясясь на неровностях. Мысль нашего пассажира вернулась к началу: «А раньше… Усы… Тру-уубка! Нар-р-род его уваж-жает… А теперь? Тьфу! Лысина… Бородавки… Народ его не уважает…» Повторив еще раза три, по кругу, он неожиданно закончил скороговоркой: «Но больше всего я люблю Леонида Осиповича Утесова за его песни!»

Это признание запало мне в голову. Мужичок, оказывается, любил Утесова и его песни, а мы привезли ему Вайнштейна и инструментальный джаз. Довольно скоро мы поняли, что не все и не везде нас понимали. Порой в зале ощущалась отчужденность, то, что я потом для себя определил как «стеклянные глаза». Саксофонам, сидящим в первом ряду оркестра, это было видно лучше всех.

В те годы в провинциальных городах, особенно в небольших, приезд любого гастролера был событием, поскольку жизнь в глубинке впечатлениями небогата, и публика валила валом на любой концерт. Внешне все было прекрасно, как говорил наш барабанщик Гога (Володя Исаков): «опять все то же самое: публика, касса, успех, цветы…» Газеты писали хвалебные статьи (из них супруга И. В., Нинель, в 2004 году составила целую книгу), местные джазмены приглашали на встречи, но у меня от поездки к поездке постепенно росло чувство какой-то неловкости, как у человека, оказавшегося на незнакомой свадьбе.