Читаем Интеграл похож на саксофон полностью

Худсовет заваливал нас на каждом прослушивании, из месяца в месяц, десять раз подряд. В пустом зале появлялась группа мрачных людей, которые молча садились, не снимая пальто зимой, и делали знак начинать. Нашей тяжелой артиллерией было благосклонное отношение Союза композиторов (А. Петров), авторитет, заработанный на лекциях, пластинка на «Мелодии». Оружием помельче были оркестровки советских песен, всякие незначительные компромиссы, свидетельствовавшие о том, что мы не американский оркестр, готовы поступиться, быть как все.

Иногда ради высокой идеи И. В. шел на прямой обман, на подлог. «Георгий Михайлович, — сладким голосом объявлял он в темный пустой зал, — сейчас мы сыграем вам вариации на тему русской песни „Ах вы сени мои, сени!“. Мальчики!» — говорил он нам тихо, подмигнув и давая понять, что вот сейчас мы их и надурим. Задудела, завыла, загрохотала наша гора железных труб. В композиции модерниста Чарли Мингуса, написанной на три четверти, где-то в ближе к концу, в оркестровом тутти, трубы в верхнем регистре громко и натужно играли в унисон нечто похожее на пресловутые «Сени». Всего несколько тактов, но ничего — это и есть главная тема, а все остальное — вступление, разработка, кода.

«Ну как, Георгий Михайлович? — подобострастно поинтересовался Вайнштейн. — Понравились вам наши „Сени“?» Коркин сидел в полутьме, но видно было, что он от такой наглости побагровел. Он сдернул с головы свою большую пролетарскую кепку, хряснул ею что есть силы об пол и истошным голосом хрипло заорал: «Какие, на хер, сени!!!»

Так закончился еще один худсовет. Для жюри, он, вероятно, был не меньшей пыткой, чем для нас. Разница — в обстановке. В зале были холод, мрак и злость. На сцене свет, тепло и концертные костюмы, сшитые по нашим эскизам в мастерских Ленконцерта, — синие двубортные пиджакиблейзеры с бронзовыми пуговицами и серые брюки. Сама сцена украшена художественным задником, из софитов лился театральный свет по партитуре. На колосниках вечно кто-то возился, рабочие сцены поднимали и опускали задуманные режиссером ткани. «Иосиф Владимирович! — крикнули из тромбонов Вайнштейну. — На вас тюль падает!» И. В. отскочил, приосанился и сказал авторитетно: «Мальчики! Еще не родилась такая тюль, чтобы на меня упала!»

После десяти месяцев худсоветов наш концерт стал приобретать кафкианский оттенок. Мрачный сюрреализм, дурной сон, которому нет конца. Чувствительные натуры не выдерживали. Трубач Леня Смирнов запил ине появлялся несколько дней. Потом пришел трезвый, несчастный, каялся. Когда он брал высокие ноты, то шея его раздувалась до ширины головы, в такие моменты он иногда успевал оторваться от трубы и крикнуть нам, саксофонам: «Скорей бы завтра, и снова на работу!»

Однажды, когда мы уже сидели по своим рядам, в зал вошел Леня. Было заметно, что он идет нетвердой походкой.

— Леня! — сказал Иосиф Владимирович с глубоким чувством. — С вами что-нибудь случилось?

— Нет, — ответил Леня тихо и не очень уверенно.

— М-м, — загадочно сказал Вайнштейн, — значит, случится!

В другой раз, когда И. В. распекал его за то же самое, Леня вдруг театрально поднял руку вверх.

— Чу! — сказал он громко. — Ветром утренним подуло!

Мне пора!

И с этими словами пошел своей дорогой.

<p>«АВАНГАРД-66»</p>

Подобно тому как галька на пляже от переката волн со временем принимает округлую форму, так и мы постепенно теряли острые края. Компромисс — вещь ползучая, это эволюция, которая адаптирует джазмена в артиста эстрады, оставляя для жизни самых приспособленных.

1968-й был годом официального рождения советских поп-групп со стыдливым определением «вокально-инструментальный ансамбль». С огромным успехом начали выступать «Поющие гитары». Музыканты делили успех на категории: «аншлаг», «висели на люстрах», «прошли с конной милицией». На концерты «Поющих» приходилось вызывать конную.

Я знал многих: Леву Вильдавского, Женю Броневицкого, трубача Эдика Бронштейна, с которым играл еще в джазоктете ЛИТМО. На концерте оркестра Вайнштейнав Высшей партийной школе у Смольного в самом начале 1968-го ребята позвали меня с собой. Они собирались в Сочи репетировать программу. Я гордо отказался, сказав, что джазу не изменю. Но изменять пришлось, хотя надежды я не терял.

В Ленинграде, в районе Автово, была известная в подполье команда «Авангард-66». Я знал там Борю Самыгина, он одно время хотел играть на кларнете и брал у меня уроки. С кларнетом не получилось, и Боря взял в руки ритмгитару. Александр Петренко, младший брат известного альтиста Игоря, был соло-гитаристом, на басу играл Володя Антипин, а на барабанах — Женя Маймистов. С ними пел фантастический человек по имени Вячеслав Мостиев.

Перейти на страницу:

Все книги серии Аквариус

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии