Интеграл похож на саксофон

Прошлое мне всегда представлялось черно-белым, серым или, в лучшем случае, белым. Черно-белые карточки из отцовского архива: черные корабли, застывшие в белых льдах Арктики, отец и два друга на улицах Амстердама где-то в конце двадцатых годов, в совершенно немыслимых штанах, доходящих почти до подмышек, или его моментальные снимки, сделанные хитрой заграничной машиной в начале тридцатых.

ИНТЕГРАЛ ПОХОЖ НА САКСОФОН

Ленинградское высшее инженерно-морское училище, где я находился с 1957 по 1962 год, носило имя адмирала Макарова. Правильнее было бы, наверное, дать ему имя повесы Онегина, поскольку там «мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Происходило это не из-за расслабленности воли, барского спанья до полудня или непрерывной вереницы развлечений. Случалось, конечно, и это, но главное было — устоять перед бурным потоком знаний, сопротивляться ненужному. Советская высшая школа учила нас по полной программе — за те пять лет я сдал 57 экзаменов плюс бог знает сколько зачетов и курсовых.

Немало лет прошло, но они так и стоят передо мной, как живые: преподаватель металловедения, невысокая энергичная женщина с двумя рядами блестящих стальных зубов, прозванная за свой общественный нрав Футеровкой, лектор по астрономии, елейным голосом произносивший слова «сфера небесная», и физик, который, открывая рот, тут же закрывал глаза и, наоборот, открывал глаза, только когда рот закрывался. Про него говорили: «Кожи на лице мало».

На лекции по высшей математике валили валом. Это были не лекции, а театр одного актера — доцента Шикина. Он расхаживал по кафедре как лев в клетке и разыгрывал перед нами греческую трагедию, изрыгая рычащие звуки, переходя на зловещий шепот или вовсе застывая в драматическом молчании. Там я и познакомился с интегралом.

Знак интеграла был впервые использован Лейбницем в конце XVII века. Символ образовался из буквы S — сокращения слова «summa». В математике интегралом функции называют расширение понятия суммы. Этот процесс используется при нахождении величин площади, объема, массы, смещения и т. д., когда задана скорость или изменения этой величины по отношению к некоторой другой (положение, время и т. д.).

Не очень понятно было тогда, на лекциях, не очень понятно и сейчас. Но математическое образование все же не прошло даром, я понял: интеграл похож на саксофон.

Саксофон, как я понимаю, вовсе не стремился быть похожим на интеграл, так уж само получилось. Самая маленькая разновидность саксофона, сопрано — прям, как кларнет; но остальные — альт, тенор, баритон и бас — изогнуты. Без этого никак, иначе саксофон напоминал бы тибетскую трубу дунг чен и играть на нем можно было бы только человеку с очень длинными руками.

Я обожал саксофон, от его звуков щемило сердце, глаза подергивались пеленой, а душа рвалась в неизвестные дали. Каждый из них говорил своим голосом. Альт представлялся мне женщиной, слегка истеричной эгоисткой, которая перекрывает другие голоса, требует к себе полного внимания и не способна на задушевную беседу. Сопрано — это визгливый подросток, а баритон — басовитый дед, которому и говорить-то не очень хочется.

Мне нравился тенор с чувственным мужским голосом. В ночных грезах я видел себя на сцене с серебряным саксофоном в руках, одетым в строгий черный костюм от Славы Зайцева — в такой, какие носили первые модники на Невском.

Сладкий сон прерывался в шесть утра хриплыми звуками гимна Советского Союза, которые доносились из побитого динамика у двери кубрика на тридцать рыл. В ответ на торжественный аккорд раздавались глухие проклятья, и в направлении гимна летел рабочий ботинок типа ГД. Раза с четвертого-пятого удавалось наконец попасть. Динамик, поперхнувшись, замолкал, и группа судорожно досыпала до мерзкого крика «Подъем!».

После зарядки во дворе и умывания рота выстраивалась в длинном коридоре на поверку. Сто двадцать имен и фамилий, оглашаемых громким голосом, были нашей ежедневной мантрой, повторяемой утром и вечером.

— Беклемишев!

— Есть!

— Волков!

— Есть!

— Гладышев!

— Есть!

Был в нашем строю интеллигентный юноша с двойной фамилией Коган-Ящук, его очередь в перекличке предвкушали все, особенно капитан второго ранга Василий Иванович Суханов, командир роты по прозвищу Отче Наш. Дойдя в списке до буквы «К», он набирал в грудь воздуха, делал небольшую паузу и звучно выкликал:

— Коган!

— Есть! — громко отвечал Коган.

Отче Наш выдерживал несколько секунд драматической тишины.

— Ящук! — говорил он на тон ниже, почти ласково.

— Тоже есть! — тихо и безнадежно отвечал Коган-Ящук, к вящему удовольствию Василия Ивановича, который дочитывал список до конца, после чего давал команду: «Нале-во! На завтрак шаго-ом марш!»

Василий Иванович был лириком. Красивые слова сами рождались у него в голове, и он просто не мог не делиться ими. Как-то с наступлением первых холодов Отче Наш произнес речь перед строем. «Товарищи курсанты! — сказал он. — Зима наступает в полном порядке и прибавляет нам, соответственно, градус за градусом ниже нуля!»