Интеграл похож на саксофон

Была еще одна важная причина, по которой мне хотелось попасть к отцу. Диплом высшей мореходки мне дали, но заграничной визы, паспорта моряка у меня не было. Училищное начальство не решилось поручиться за выпускника, играющего джаз на саксофоне. Все понимали, что моряк без загранпаспорта — все равно что спринтер со сломанной ногой, слишком короткой будет его дистанция. Чтобы не ломать мне жизнь и не перечеркивать пять лет учебы, пошли на компромисс — вместо визы выдали положительную характеристику для визы, с подписями и печатями. С этой бумажкой я заявился в отдел кадров, где меня зачислили в резерв.

С утра, позанимавшись на кларнете, я отправлялся в пароходство за новостями, иногда заходил к отцу в кабинет. На его двери красовалась черная с серебром надпись: «Начальник отдела эксплоатации».

— Мне кажется, на табличке ошибка, — сказал я как-то, — слово «эксплуатация» пишется через «у».

— Правильно, — сказал отец, — только через «у» оно пишется у эксплуататоров, а мы тут никого не эксплуатируем.

Вечером за чаем маман, видимо с отцовской подачи, расхваливала мне работу в коммерческом отделе, где оформляли фрахтовые договора. Международное морское право, юридическая деятельность, большие перспективы и все такое. Начальник отдела Фаина, пожилая мудрая женщина с внешностью Голды Меир, жила рядом, и отец частенько ходил к ней на умные беседы. От нечего делать я согласился и три дня просидел в коммерческом отделе, где чуть не околел от тоски.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, но вмешался случай. Меня вызвал к себе начальник пароходства, Модест Густавович Кебин, младший брат тогдашнего первого секретаря компартии Эстонии. Модест любил выпить и ходил к нам в гости. Полные щеки его отливали синевой, как у застарелого пьяницы, говорил он неохотно, почти с отвращением, слова как будто застревали между языком и губами.

— Севка! — сказал он, утирая рот платком, — ты ведь на дудке играешь?

Я подтвердил, что действительно играю на кларнете.

— Ты можешь мне концерт организовать? Самодеятельности. Надо выступить в Норвегии. В обществе… Ну, короче, дружбы. Норвежско-советской. Что тебе надо?

Я ответил, что надо собрать в пароходстве всех, кто умеет играть, петь или танцевать, и посадить на судно, которое пойдет в Осло. Отдел кадров должен разослать радиограммы, а когда соберем таланты, то за месяц можно будет срепетировать небольшой концерт.

— Кроме того, Модест Густавович, — сказал я, — у меня еще визы нет.

— Хм! — сказал он и вдруг остервенело зашуршал бумагами на столе. — Ну ты иди, иди.

И я пошел в отдел кадров, где знали всё про всех, и мне предложили различные таланты на выбор. Выбор зависел от стиля, а стиль в 1963 году был настоящим идеологическим минным полем. Наш концерт должен был продемонстрировать творческую свободу советских моряков, но не выбиваться за рамки дозволенного. Поразмыслив, я остановился на безобидной и широко распространенной тогда форме — «эстрадный квартет». Это аккордеон, кларнет, акустическая гитара и контрабас.

По радио часто звучал журчащий «Ветерок в пустыне» композитора Дмитриева, аккордеониста в эстрадном квартете. Свой «Ветерок» товарищ Дмитриев полностью позаимствовал у американского композитора Сида Робинса, написавшего известную песню «Undecided» в 1938 году. Я знал ее по записи Эллы Фицджеральд с оркестром Чика Уэбба, а главное, в исполнении секстета Бенни Гудмена, соло которого я «снял», то есть списал с магнитофона, и к тому времени кое-как выучил. Это соло знаменитого американского кларнетиста в обрамлении невинного советского эстрадного квартета я и задумал как месть плагиатору и свое тайное послание Западу.

Машина завертелась — с разных судов снимали таланты для предстоящего концерта за границей. Прибыл гитарист, боцман Гусев, за ним аккордеонист, второй помощник Паукссон, фамилию контрабасиста запамятовал, помню только, что парень он был веселый и своих пальцев не жалел. Наш эстрадный квартет объединяла морская профессия и безнадежная любовь к музыке. Точнее — к джазу. «Йатс, — многозначительно сказал однажды второй помощник Паукссон. — Это рютм, мелоодия и импровизацион!»

Визы у меня по-прежнему не было, в глубине души копошились сомнения. Я почти был уверен, что встречи с музыкантами из оркестра Бенни Гудмена и участие в джемсейшене в мае 1962 года легли в мое личное дело добрым десятком страниц, может быть с фотографиями. Выпускать такого типа в загранплавание было бы делом сомнительным и рискованным. Кто-то должен брать на себя риск. За кулисами шли переговоры. Это я понял по короткой реплике отца, сказавшего скупо: «Мне звонили насчет тебя. Я поддержал».

Вскоре пришло приглашение на собеседование в здание республиканского ЦК партии на площади Свободы (рядом с памятником Советскому воину-освободителю). Партийные товарищи немного нервничали. «Мы хорошо знаем вашего отца, — сказали мне, — помним его заслуги перед Эстонией, поэтому приняли решение открыть вам визу. Надеемся, что вы оправдаете наше доверие».

НОРВЕГИЯ