Интеграл похож на саксофон

В училище Макарова, в актовом зале, каждую субботу устраивали танцы. У правления клуба был бюджет, которым распоряжались по своему усмотрению, например, решали — какой оркестр приглашать. Лабухи из бывших духовых профессионалов, игравшие по нотам заезженные танго и фокстроты, всем порядком надоели. На плохой оркестр хорошая публика не шла.

На этих танцевальных вечерах происходили важные знакомства, ковались будущие морские семьи. В бюро комсомола появилась смелая мысль — пригласить модный джаз оркестр, студенческий октет института точной механики и оптики. Эту блестящую идею комсомольцам, быть может, подсказал ваш покорный слуга, разумеется тонко, издалека и не напрямую.

Всю зиму последнего, пятого, курса по субботам я в своем кубрике переодевался в гражданскую одежду, спускался с пятого этажа на первый, в актовый зал, и выходил на сцену в составе октета. По окончании вечера, если не надо было никого провожать, так же поднимался с первого этажа на пятый, к своей койке и тумбочке.

В этой идиллии была одна маленькая неприятная нота. Чтобы окончить пятилетний курс и получить «корочки», надо было сдать государственные экзамены и написать дипломную работу. Заходя по вечерам в аудитории, где мои однокашники изучали электронавигационные приборы, я с тихим ужасом смотрел на разложенные по большим столам схемы, на которых синей паутиной расползались цепи соединений неизвестно чего, неизвестно с чем, неизвестно где. Понять это было невозможно, да и душа восставала против бессмысленного труда. Было ясно, что штурману чинить гирокомпас или радиолокатор не придется никогда, поскольку для этого в каждом порту есть специалисты, но по программе мы должны были знать или, по крайней мере, сдать экзамен на эту премудрость.

Год или полтора спустя, когда я поступил четвертым помощником эстонского пароходства на теплоход «Кейла», там вышел из строя радиолокатор. Капитан, обстоятельный, грузный эстонец, вызвал меня и сказал: «Селавотт Париссыщ! Вы молодой специалист, с высшим образованием, надеюсь, вы справитесь. Идите». Я отправился в штурманскую рубку, безнадежно полистал документацию, разложил по полу схемы и посмотрел на них со знакомым тихим ужасом и глубокой тоской.

Позориться не хотелось. Немного поразмыслив, я сделал вывод, что схема приборов спаяна на заводе, прошла проверку качества и лезть мне туда совершенно не нужно. Причину надо искать в самом простом и очевидном месте. Я отвинтил коробку с плавкими предохранителями, вынул и по очереди внимательно посмотрел их на свет. Так и есть — в одном перегорел волосок. Я поставил вместо перегоревшего предохранителя новый, завинтил на место крышку.

Вскоре послышалисьшумное дыхание и тяжелая поступь капитана. Я застыл над бескрайними листами электросхем в задумчивой позе молодого специалиста.

— Ну как дела? — с легким злорадством спросил капитан (у него было только среднее образование).

— Не знаю, — ответил я. — Попробуйте включить.

Капитан нажал пусковой рубильник, антенна с легким завыванием пошла по кругу, экран покрылся зелеными точками, вырисовывая окружающие суда и причалы.

— Работает! — сказал капитан изумленно. — Вы его починили!

Я стоял, скромно потупясь, стесняясь широты своей эрудиции.

«Да! — сказал потом капитан помполиту в кают-компании после обеда. — Все-таки что значит высшее образование!»

ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК

Здание на Заневском проспекте, дом 5, наша альма-матер, темно-серое мрачное здание с бетонными колоннами, строилось в 1930-е годы для Арктического института, который в 1954-м был реорганизован и переименован во ЛВИМУ им. адмирала Макарова.

Паркет на этажах рассохся, в щелях между паркетинами копилась дрянная мастика, которую разводили в ведре с водой. Каждую неделю ее размазывали тряпкой на швабре, а потом, когда мастика подсыхала, напоминая пейзаж австралийской пустыни, появлялись курсанты со щетками на ногах и исполняли танец полотера. Правая нога со щеткой энергично ходила взад-вперед, а левая, переступая с пятки на носок, перемещалась каждые полтакта в сторону. Медленно, но неуклонно за полотером образовывалась блестящая полоса, похожая на полосу чистой воды за ледоколом.

Высохнув, мастика становилась пылью. Она жила по законам природы, вздымаясь в воздух от топота ног, а в тихие дни, в выходные или в неучебные месяцы, своим тонким и грустным запахом наполняла пустоту коридоров непонятной тоской.

Лето 1962 года я помню по этому запаху, от него щемило душу. Жара, волнение, пересохшие губы. Государственные экзамены. Месяц, похожий на дурной сон, который снится в дурном сне. В одиночку бы точно не выдержал. Спас коллектив — глаза в глаза, локоть к локтю, палец о палец. Все прошедшие пять лет были проверкой морской выручки и дружбы, когда твоя главная забота — о товарище, за которым идешь следом, а тот, что следом идет за тобой, не даст пропасть тебе. Это, наверное, и был главный экзамен по главному предмету, и мы сдали его с честью.

ОРКЕСТР БЕННИ ГУДМЕНА