Интеграл похож на саксофон

На барабанах у нас частенько колотил молодой веселый парень из интеллигентной семьи. Звали его Эри. Мать Эри, пианистка Анна Клас, была преподавателем у моей сестры в хореографическом училище. Однажды утром, сменившись с дежурства, я зашел к Эри домой. Он только проснулся, встал с шикарного кожаного дивана и встретил меня в дверях буржуазной эстонской квартиры в шелковой пижаме. Тут я кое-что начал понимать и потому не удивился, когда на следующей игре Эри сказал, что с джазом ему пора кончать, так как по настоянию мамы он поступает в консерваторию на дирижерский факультет.

Продолжение этой истории известно. Эри Клас — выдащийся современный дирижер, народный артист СССР, профессор, работавший в 40 странах более чем со 100 симфоническими оркестрами. Думаю, что чувство ритма, отточенное в джазовом подполье, сослужило Эри потом хорошую службу.

Я не случайно делаю акцент на ритме, потому что в европейской музыкальной культуре это относительно слабое место. Бывает, что дирижер начнет в одном темпе, а закончит в другом, ускорит музыку от избытка чувств. Публика на это тоже внимания не обращает, поскольку переживает вместе с оркестром. Но, скажем, в африканской традиции ритм, постоянство темпа это главное дело. С африканскими рабами эта традиция проникла в Америку, породила джаз, блюз и прочие жанры и, дойдя до Европы, незаметно изменила весь музыкальный климат. Ускорять, или, на музыкантском жаргоне, «загонять», стало делом неприличным. «С ритмом лажа!» — говорил Гена Гольштейн на репетициях, а потом, устав повторять это без конца, всерьез подумывал завести говорящую птицу, которая повторяла бы эти слова вместо него: «С р-ритмом лажа!»

За последние почти сто лет через джаз, рок и поп народ привык к четкому ритму, втянулся в африканскую традицию, поэтому всякая размытость в этой области слушателю заметна. Массовый слушатель стал ритмически более требовательным. Недавний эксперимент с белым человечком, японским роботом Асимо, которого запрограммировали на дирижерство (пока только одного небольшого произведения), — еще одна примета на пути ритмизации. Асимо не только держит темп, но при повторе, на репетиции, во второй и в третий раз показывает абсолютно то же самое, что нравится музыкантам. У Асимо есть еще много достоинств — на гастроли он может ездить не первым классом, как избалованные маэстро, а в грузовом отсеке, у него нет мании величия (еще не запрограммировали), он не устраивает скандалов по поводу того, что шампанское подали теплым. Но, с другой стороны, без самолюбия, любви к музыке, полета фантазии, понимания своей гениальности настоящим дирижером Асиме в ближайшее время не стать. Пути к Божественному он пока не нащупал. «Софт» надо дорабатывать.

МАРИО ПЕЧАЛЬДИ

В Таллине, на площади Победы (теперь — площадь Свободы), в здании Русского государственного драматического театра был самый модный в городе ресторан «Астория». Зимой 1961 года там пел легендарный Марио Печальди — легендарный, понятно, в пределах небольшого города на 300 тысяч жителей, каковым была тогда столица Эстонской ССР.

О любовных похождениях Марио ходили мифы, эстонские дамы произносили его имя с загадочной улыбкой Джоконды. В ресторане для Марио изготовили длинный, метров в 20, шнур для микрофона, и он, дав сигнал рукою, чтобы притушили свет и зажгли на столах свечи, выходил с микрофоном в зал и пел чувственным хрипловатым баритоном, заглядывая в глаза млеющим гостьям.

Песни были в основном иностранные, на иностранных языках, и Марио знал все эти языки. Он с легкостью переходил с английского на итальянский, а с испанского на язык до того иностранный, что никто уже не мог и определить — какие же народы на нем разговаривают.

Слава Марио начиналась на выступлениях в эстонской провинции. На заборах появлялись афиши-полотнища, намалеванные на оборотной стороне обоев: «Марио Печальди! Гастроли проездом! Только один концерт!» Перед выступлением Марио на сцену выходил его администратор, разбитной питерский фарцовщик Гриша Брускин, и произносил речь, пародируя советскую пропаганду. «М-м-м-маленьким мальчиком, — драматически объявлял Гриша, — приехал Марио в Советский Союз, и здесь он нашел свою вторую Родину!»

В том, что Марио — природный итальянец, которого злая судьба забросила в богом проклятый СССР, ни у кого сомнений не было. Классический римский профиль, большие глаза немного на выкате, бешеный итальянский темперамент. Марио очаровывал, будоражил, волновал, он был символом красивой и теплой страны, где растут пинии и рододедроны, где влюбленные катаются на мотороллерах под ласковым ветром, нежно и крепко обнимая друг друга, страны, в которой — увы! — нам в этой жизни побывать не придется.

Я знал, что Марио — это ленинградский аферист, который никогда в Италии не был, ни итальянского, ни какихлибо других языков не знал, текстов песен не выучивал и слова, вернее, звуки, похожие на иностранные слова, выдумывал на ходу.