У Веревкина был звонкий лирический тенор при полном отсутствии слуха, он самозабвенно пытался выводить любимые мелодии, перевирая все ноты. Однажды, это случилось во время парусной практики на борту баркентины «Сириус» (переделанной потом в плавучий ресторан), Веревкин стоял на вахте у грот-мачты, прямо над каютой капитана. «Сириус» бросил якорь где-то в Рижском заливе, была теплая лунная ночь, темное море сверкало серебром, времени много — ну как тут не петь! Минут через 20 на палубе появился заспанный капитан в белых подштанниках, ночной бриз раздувал его редеющие волосы. «Товарищ курсант, — сказал он с затаенным чувством, — вы очень музыкально поете, но вы мне, — тут капитан выразительно похлопал себе по макушке, — всю плешь проели!»
ДОВОЛЬСТВО
Довольство в словаре Даля это
Довольство было бы неполным без денег. Давали и деньги — 5 рублей ежемесячной стипендии. Еще 5 рублей мне посылала мама, поэтому раз в месяц, одетый-обутый, сытый, с десятью рублями в кармане я ощущал довольство. Чувство это проходило довольно быстро, потому что на десятку не разгонишься. Пирожок с капустой и стакан томатного соку в училищном буфете — 20 копеек, билет в кино — 30–50 коп.
К походу в кино мы подходили осторожно. Можно было нарваться на пропаганду или на какую-нибудь ерунду. Наш кубрик сбрасывался по 5 копеек на билет курсанту Рыбкину — ему доверяли, знали, что не подведет, поджидали его. Вернувшись из кино, Рыбкин снимал форму и укладывался в трусах на койке, подперев кулаком голову, в позе римского сенатора на пиру.
— Ну как, Рыбкин, картина? — спрашивали его осторожно, боясь спугнуть, замутить объективность оценки.
— Та! — говорил Рыбкин с презрением. — Барахло, а не картина!
После чего все, воодушевившись, бежали за билетами. Читатель уже догадался, что любой положительный отзыв нашего кинокритика означал, что на этот фильм не ходил уже ни один человек. Мы, изучавшие тогда высшую математику, называли это в шутку «доказательством от противного». Мне по жизни потом встретилось несколько рыбкиных с безошибочным суждением и вкусом, и к их мнению я всегда чутко прислушивался.
УИЛЛИС КОНОВЕР
По вечерам мы доставали из тумбочки приемник, кажется, это была «Рига 6», и настраивали его на короткую волну «Голоса Америки». После вечерних новостей в 23.10 ведущий роскошным баритоном объявлял себя и свою программу «Willis Conover Jazz Hour» под звуки позывных — оркестровой композиции оркестра Дюка Эллингтона «Take the „A“ Train». Темный кубрик, шорох эфира, зеленый глазок настройки на приемнике и льющийся из него магический голос, ставший для нас Голосом Америки. Голос этот, если честно, ничего особого не говорил: название вещи, состав музыкантов. Красиво и скупо, как убранство японского дома, но именно это отсутствие критических заметок, музыковедения, непременного для советского радио, нам особенно нравилось, поскольку нам предлагали музыку без словесной нагрузки, такую как есть.
Много лет спустя я узнал, что в СССР и странах народной демократии Уиллиса Коновера слушали тогда 100 миллионов человек, при этом в самой Америке его не слышал и не знал практически никто (сигнал шел с передатчиков в Салониках, Танжере и т. д.). В 1954 году, когда конгресс США обсуждал финансирование программы, многие конгрессмены были недовольны — почему казенные деньги тратят на «фривольную музыку».