Интеграл похож на саксофон

Трясущимися от нетерпения руками я привинтил к мундштуку трость, надел на шею хомутик с крючком, вставил крючок в колечко на корпусе, положил руки на клапана, немного пошевелил пальцами, так, что клапана прошлись по отверстиям звонким чпоком. Набрал в грудь воздуху и дунул, но вместо волшебного бархатного звука, по выражению Берлиоза, «живущего на грани тишины», из саксофона раздалось блеяние козла, которого на веревке тащат на бойню.

Виртуозная игра красивым звуком на любом духовом инструменте до сих пор всеми воспринимается как немалое достижение, потому что люди подспудно понимают: такое получится не у каждого. Скажу больше — успех в игре на трубе или на саксофоне это скорее исключение, чем правило, поскольку у большинства начинающих так толком ничего и не выходит. Знаменитые трубачи — Луи Армстронг, Гарри Джеймс, Диззи Гиллеспи, Эдди Рознер — оттого знамениты, что стоят от всех особняком, поскольку делают для обычного человека нечто недостижимое. В них сливаются талант, редкая музыкальность, атлетизм, огромное трудолюбие, упорство и тот особый кураж, который раньше встречался разве что у гусар и кавалеристов.

Мой саксофон вел себя как норовистая лошадь, которая стремится скинуть с себя седока, — мундштук, крупно вибрируя, больно бил по зубам, верхние ноты срывались, нижние вообще не брались. «Наверное, не кроет», — сказали опытные люди. Слова «кроет», «не кроет» стали для меня формулой жизни. Музыкант, нажимая на клапан, закрывает отверстие на корпусе, воздушный столб внутри саксофона становится длиннее, а производимая им нота — ниже. Если клапан по старости, изношенности или из-за деформации перекрывает отверстие неплотно, происходит утечка воздуха, нота звучит тускло или неуверенно, а то и вовсе не берется. Тогда говорят: «сакс не кроет».

В любой современной стране, в том числе и в России, сейчас проблема решается просто — инструмент везут мастеру, он снимает клапана, меняет на них подушки, проверяет стальные игольчатые пружины, всякие винтики и пробочки, которые смягчают железный звук механизма, и саксофон обретает новую жизнь.

В 1959 году в Ленинграде починкой духовых, в том числе и саксофонов, занимались государственные мастерские, которые, как и вся страна, выполняли «пятилетку в 4 года». Говорили, что часам к 11 утра трезвого мастера было уже не найти. Везти туда свой антикварно-исторический саксофон я не решился. Начались собственные изыскания.

В темной комнате в раструб саксофона опускали электрическую лампочку на проводе, при тщательном разглядывании видно было, из какой щелки идет свет. Неплохой результат давала также «копирка», которую подсовывали под клапан с белым листом бумаги, так что при нажатии прорисовывался круг, по неоднородности которого можно было определить, где не кроет.

МУЗВЗВОД. КУРСАНТ ПАРАХУДА

Мою койку в музвзводе определили у самого окна, которое мы держали открытым днем и ночью, летом и зимой. В нашем кубрике почти все закалялись, спали голыми под простыней, позволяя себе тонкое казенное одеяло разве что в лютые морозы. Я сразу заявил, что я человек худой, мерзну, поэтому туба, баритон и второй тромбон отдавали мне свои одеяла, а в холода я просил еще и шинели — их на меня наваливали горой. Помню, однажды ночью была вьюга, и утром я проснулся под большим сугробом, который намело с улицы.

Не я один был такой мерзляк, в противоположном углу спал курсант Парахуда. Он был человеком в годах, к тому времени женат на скрипачке из Ленинградского филармонического оркестра, которая подарила супругу блестящую золотом трубу. Парахуда с большим чувством и напряжением амбушюра[2] частенько играл на ней марш из оперы «Аида», будучи одетым даже в летнюю жару в белые кальсоны с завязками и зимнюю шапку с опущенными ушами.

Свою историю Парахуда пересказывал охотно, по многу раз. По окончании средней мореходки, где он выучился на метеоролога, Парахуду с тремя другими выпускниками отправили в экспедицию на буксир, ошвартованный в глубинке, на одном из притоков Дона, однако либо забыли, либо не смогли доставить туда топливо. Паровое судно, когда котел на нем работает, — почти живое существо, железные перекрытия стен дышат теплом, из душа льется нескончаемая горячая вода, но это же судно становится железной гробницей, если его не топить.

Трем выпускникам пришлось зимовать на промерзшей железной посудине. После командировки у одного вывалились все зубы, другой полностью облысел, а наш Парахуда сильно простудил себе мочевой пузырь и к моменту моего с ним знакомства никогда, даже в зной, не расставался ни с кальсонами, ни с шапкой.

КУРСАНТ СЕЛИЩЕВ

За дверями музвзвода, несколькими ступенями ниже по этажу ходили приятели, с которыми я провел два года в одном кубрике. На площадке перед туалетом по вечерам махал полупудовыми гантелями неистовый Володя Селищев. Всех проходивших мимо он просил подержать руку с открытой ладонью, предупреждая, что ударит и что руку можно убрать, если успеешь, конечно. Володя бил с такой резкостью, что это не удавалось никому.