Интеграл похож на саксофон

— Что же, хорошо. Если вы настаиваете… Советским законом это не запрещено.

Из обшарпанных дверей народного суда Галочка вышла с загадочным лицом, села в машину и только кивнула мне — все в порядке. «Пожалуйста, в загс у Аничкова моста! — сказал я шоферу. — Я женюсь на этой девушке!»

Заявление у нас приняли, но мы на всякий случай никому об этом не сказали. Через несколько дней мы с Галочкой во второй раз в своей семейной жизни слушали звуки «Свадебного марша» Мендельсона. Лента магнитофона «Яуза10» от частого употребления растянулась, звук плыл, дебелая дама с голубой лентой через грудь, с трудом наклоняясь, включала аппарат так, чтобы не уронить достоинства.

Жених был в модном куцом пиджачке из иностранного шерстяного букле цвета морской гальки, строгая невеста улыбалась мало, как на картине «Брак по расчету». «Ничего, — думал я, — как-нибудь склеится, стерпится, а может, и больше». Но главное — на улицу мы вышли семьей Левенштейнов, готовые в полном соответствии с присланным вызовом покинуть СССР ради неведомой исторической родины, государства Израиль.

ОТЪЕЗД

В Советском Союзе даже с работы уйти было нельзя без «бегунка». Так назывался обходной лист, на котором разные отделы должны поставить свою визу, что имущество или оборудование сдал, никому ничего не должен, по бухгалтерии чист, членские взносы заплатил и так далее.

Все знали, с чего начинается Родина, но мало кто знал с чего она кончается. Родина оказалась привередливой дамой и требовала от отъезжающих целую пачку документов и справок. Были там бумажки, продиктованные безопасностью: когда закончились последняя служба или сборы в армии или флоте? Если меньше трех лет назад — ты обладатель государственной тайны, сиди тут, пока данные не устареют. Для тех, кто служил в секретных войсках, срок карантина был еще больше, кажется лет 10.

Тут я еще раз с благодарностью вспомнил Иосифа Владимировича, ведь это его стараниями летом 1968 года я остался гражданским саксофонистом. На сборы или переподготовку я не ходил со времен Североморска. Если приносили домой повестки, просил говорить: он на гастролях, неизвестно где. Я знал, что система ленива — если есть хорошая отговорка, то искать не станут. Так и получилось, что в течение последних 10 или 12 лет мне удалось избежать общения с военкоматом и избирательным участком (в выборах я тоже принципиально не участвовал).

Вторая главная бумажка — характеристика с работы. Казалось бы — идиотская идея. Что в этой характеристике можно написать? «Имярек показал себя отъявленным негодяем и предателем, рекомендуем его к отъезду за рубеж»? Но разработчики системы хитро ставили свои капканы. Для получения характеристики отъезжант попадал под собрание трудового коллектива. Бывшие коллеги, многие из них снедаемые тайной завистью (мы тут остаемся, а ты, сволочь, в загранку намыливаешься?) устраивали потенциальному эмигранту полчаса унижений.

Помню, году в 1973-м или 1974-м в Америку, по воссоединению семей, уезжал Павел Леонидов. Он был успешным песенником, огребал какие-то баснословные по тем временам деньги в ВААПе (Всесоюзное агенство по авторским правам). Его, как положено, вызвали на собрание. Авторы — народ язвительный, остроумный.

— Павел Леонидович, — спросили его из зала, — зачем вы уезжаете заграницу?

— Я больной человек, — ответил Леонидов, — у меня проблема с почками. Скоро не смогу работать, а в Америке у меня дядя, он будет меня кормить.

— Можно спросить, сколько вы зарабатываете?

— Вот справка, — ответил Леонидов, — в ней написано: в среднем 1800 рублей в месяц.

В зале ненадолго воцарилось молчание, потом тот же голос спросил:

— А может, лучше дядю сюда?

Мы стояли с Павлом Леонидовичем летним вечером у подъезда дома в Москве, где он жил, незадолго до его эмиграции. Я был тогда еще «культурным патриотом» и старался нарисовать ему картину будущего, рассказывал, что русские эмигранты, которых мне довелось видеть в Европе, выглядят довольно жалко.

— Вам, успешному импресарио и автору, — убеждал я, — уезжать совершенно не нужно, вы даже не представляете, какие невидимые нити вы рвете, насколько это будет болезненно…

— Мне наплевать на себя, но сын! Сын вырастет в свободной стране, свободным человеком. А я как-нибудь проживу, я вывожу свою библиотеку, кое-какой антиквариат…

Я старался, не жалея красноречия, потому что понимал — какой перепад давления придется ему пережить. Павел Леонидов иногда появлялся в коридорах Росконцерта, овеянный ореолом значимости и успеха, артисты почтительно расступались перед ним, разве что красный ковер под ноги не стелили. Леонидов обладал огромными связами, хорошо знал всех ведущих советских артистов эстрады. В советской номенклатурной системе, незримо отделявшей партийных патрициев от остального демоса, была своя свобода, делавшая участников избранного круга свободнее каких-то рядовых американцев. В Москве Леонидов мог решить любой вопрос одним звонком по телефону. А в Нью-Йорке?