Интеграл похож на саксофон

Я начал восстанавливаться по теории — морковный сок с водой, овсяной кисель, — но на третий день организм захотел жизни, у меня проснулся зверский аппетит. Через неделю я метал все подряд, набирая вес. С разочарованием отметил: главное, то, из-за чего я затевал голодание, — не получилось.

Живот по-прежнему болел, зато поправилось все остальное. Кожа у меня стала как на попе младенца, волосы вились блестящими кудрями, я ощущал себя вернувшимся в детство.

Мы с Галочкой уже года три с лишним были в разводе, я иногда наезжал из гастролей в свою двенадцатиметровую комнатку, где стояли лакированный письменный стол из какого-то чешского комплекта и такая же узкая тахта. Из окна 11-го этажа дома 8 по проспекту Славы открывался чудный вид в большой двор нашего микрорайона, на низкое строение детского сада, прачечной, пункта сдачи бутылок, а за ним вдали — на железную дорогу, по которой ходили электрички в Пушкин, бывшее Царское Село.

На этот раз я приехал насовсем. В воздухе носились флюиды — Галочка была все еще чертовски красива, даже когда ходила под дому халдой. Ясно, что за годы размолвки у нее была своя жизнь. Ко мне Галочка стала совершенно холодна, но была готова терпеть и даже порой уступала.

Сближения, однако, не происходило, мы жили в соседних комнатах, как пара рельс, которые уходят вдаль, не пересекаясь. Имелись и другие причины, по которым наши рельсы не могли сойтись. Галочка работала в Ленинградском аэропорту, в международном отделе, «с использованием французского языка», как было записано в отделе кадров. У нее была стайка подруг, авантюрных девушек, полных решимости использовать контакты с иностранцами, чтобы улучшить или даже вовсе устроить свою жизнь. Это были курящие блондинки с длинными ногами, с пропиской в Ленинградской области, все до одной несчастные.

На кухне стоял столбом табачный дым, женская мафия резалась в карты, с азартом обсуждала текущие дела — у кого с кем что. Галочка была у них «комиссаром», определяла тактику, давала распоряжения — этому «да», тому «нет». Ночевали они у Галочки в комнате на полу, вповалку.

В квартире появлялись студенты из развивающихся стран, привозившие по заданию комиссара чемоданы с «фирменными тряпками». Приходили люди со связями в комиссионных магазинах, коллекционеры дисков, приносили самое последнее. Бывал на нашей кухне приятный собою молодой человек в модном итальянском костюме и «борсеткой» на запястье. У него была скромная должность — шофер грузовика на мясокомбинате — и столь же скромная зарплата. Раз в месяц он, как обычно, выезжал из ворот комбината, нагруженный колбасами, бужениной, окороками, сосисками-сардельками, с фальшивыми накладными. Три тонны мясопродуктов, которые расходились по сети гастрономов. Выручка шла в некий коллективный карман, из которого наш скромный шофер получал 500 целковых наличными, что позволяло ему удовлетворять свои эстетические запросы в области итальянских пиджаков и штиблет.

У женской мафии были постоянные друзья. Каждые полгода из Лондона на меховые аукционы приезжали два Майкла, регулярно появлялся шведский промышленник Карл, немецкий судовладелец и бывший капитан Юрген.

Мое присутствие как-то облагораживало это международное общение — я говорил по-английски, был для гостей знаковой фигурой, «джазовым музыкантом», и мог поддержать цивилизованную беседу, которая, в противном случае, быстро превращалась в сплошное дамское хихиканье.

После расчета в Росконцерте у меня образовалась «гуля» денег, на которую я мог безбедно прожить полгода или даже дольше. Я играл на флейте, валялся на тахте с книжкой, слушал новые записи.

Еще на гастролях в Южно-Сахалинске я познакомился с молодым человеком со связями в рыболовецком совхозе. У совхоза было право прямой торговли с японцами, за рыбу брали не деньгами, а товаром, в том числе домашней аппаратурой «хай-фай». Мы списались и договорились на бартер — новая аппаратура (две большие колонки, вертушка, усилитель и магнитофон) в обмен на 35 запечатанных виниловых дисков западного рока, по списку. Женская мафия через своих курьеров и знакомых помогла мне достать нужные пластинки по себестоимости, я дал сигнал на Дальний Восток, и мой знакомый приехал на поезде в Ленинград, за 11 тысяч километров, с большими японскими картонными коробками в руках. Уезжал он, сжимая в руке чемодан с пластинками, и по его мечтательной улыбке я понял, что он собирается стать главным музыкальным пиратом Приморья.

Новые шикарные колонки под орех вместе с новой вертушкой и усилителем я поставил у себя в светелке. Старые колонки, вполне еще приличные, решил повесить за стеной на кухне — пусть женская мафия слушает хорошую музыку.